Бом Булинат. Индийские дневники

Кашкаров Александр В.

Ночная тишь, далекий лай собак – казалось, все это происходит не с нами. Горы в этой стране – это единственное место, где можно уснуть в тишине. Воистину, как не признать, что боги живут на вершинах.

Устроившись на крыше, вели разговоры за бутылкой виски о величии Гималаев – гидроэлектростанция с гигантской дамбой на дне долины походила на постройку из детского конструктора, мы представляли себе египетские пирамиды у подножья горы, и я долго не соглашался с Кашкетом, отказываясь признавать, что они уподобились бы детским куличикам.

Мысли парят где-то высоко, запутываясь в темных силуэтах скалистых вершин. Москва начинает казаться чем-то посторонним, не твоим, ненужным и мелочным, и все растворяется, рассеиваясь как туман. Спокойствие и умиротворение, спускаясь с вершин, охватывает все естество. Весь остальной мир остается где-то далеко за ущельями и долинами, за горными хребтами, за этими неприступными стенами счастья.

* * *

Проснувшись погожим утром в Джари и еще раз взглянув на манящий пейзаж, решили, не откладывая, двигать в Малану. Поймав попутную «Махиндру», поехали вдоль долины, на дне которой текла шумная, заваленная валунами, река Малана. Солнечные лучи только начали проникать в узкое ущелье с крутыми обрывистыми склонами, освещая огромные, поросшие мхом каменные глыбы и вековые ели с длинными и толстыми, с батон хлеба, шишками.

Дорогу нам преградил огромный трактор и бригада грязных работяг, расчищавших обвал, разбивший асфальтовое покрытие и вырвавший целый кусок дороги. Покинув машину, нахлобучили на себя рюкзаки и двинулись пешком вверх по пустынной извилистой дороге. Вокруг все радовало, удивляло и представлялось каким-то светлым. Опять в пути, мы не сидим на месте и бодро шагаем вперед. Дорога забиралась все глубже в ущелье, солнце сменялось холодной тенью, рельеф гор менялся – сначала это были покатые склоны с дремучим еловым лесом и мшистыми валунами с играющей в редком солнечном луче паутиной, потом начались отвесные скалистые уступы, нависавшие над дорогой гигантскими каменными плитами, с которых на дорогу текли ручьи, и казалось, что вся эта громада вот-вот рухнет. Через каждые полкилометра нам приходилось обходить огромные, величиной с грузовик, осколки скал, или перелезать через насыпь камней очередного обвала. На одном из поворотов нам повстречалась компания горцев, они предложили покурить с ними чиллам, но мы отказались и двинулись дальше.

Ущелье стало сужаться, и далеко впереди вновь показались снежные вершины. Вскоре асфальт кончился, и дорога уперлась в дамбу, за которой виднелся ветхий chai-shop. Здесь нам повстречались маланцы. Испили с ними чайку, разузнав про дальнейший путь – каменная тропинка шла прямо вдоль шумного потока талых вод, кипящего меж гиганских валунов.

Тропа взбиралась вверх по тесному ущелью, становясь все круче и круче. Вскоре она превратилась в ступеньки из плоских камней. Черные дремучие старики с лукавыми глазенками, зеленые заросли, чистейший, холодный воздух, громадные вздымающиеся к небу скалы, брошенные избушки с низкими крышами из плоских каменных плит.

За каждым поворотом я ожидал увидеть первые постройки Маланы. Знали бы мы, что самое трудное впереди, сделали бы продолжительный привал, но вместо этого стали невольно торопиться.

Вдруг тропа резко свернула от реки влево и поползла гигантскими уступами вверх по отвесному склону. Я думал, что это последние метры пути, но, как оказалось, это было только начало. С рюкзаком, теперь кажущимся неимоверно тяжелым, я преодолел полсотни высоких уступов-ступеней, поднявшись над рекой метров на тридцать. Выбившись из сил, я присел и дождался Кашкета, пыхтевшего как паровоз, и кашляющего, как туберкулезник. Сев рядом, он тут же закурил, разразившись уж совсем нечеловеческим кашлем. Обнадежили друг друга предположением, что почти дошли, и снова двинулись вверх.

С каждой ступенькой вид на ущелье, по которому шли пару часов назад, открывался все больше и больше. Вдалеке, почти на горизонте, можно было разглядеть волосок асфальтовой дороги, который начинался за пятнышком дамбы. Я поминутно поднимал голову и смотрел вверх в надежде отыскать какой-нибудь признак этой чертовой деревни, но из-за отвесного склона не видел ничего дальше нескольких метров.

Проклятая тропинка и не думала заканчиваться; издеваясь, она подсовывала нам все новые препятствия. Кашкет отстал, и я видел его метрах в ста внизу. Стало заметно холоднее и светлее, чувствовалось, что хоть медленно, но верно мы приближаемся к вершине. Справа и слева, далеко вверху искрились снежные макушки, на которых теперь можно было разглядеть ели, покрытые шапками снега. Я порядком вспотел, но стоило остановиться, начинал дрожать от холода. Преодолев еще метров пятьсот отвесного подъема, готовый упасть замертво, я услышал блеянье коз и заметил пастухов, которые курили, сидя на корточках, и наблюдали за нашими потугами.

Осилив еще десяток ступеней, я оглянулся на затянутую тучами долину. Собирался дождь. Добравшись до пастухов, я увидел два домика, ошибочно приняв их за начало деревни. Пастухи, двое стариков и двое подростков, подошли ко мне и набросились с вопросами, которых я не понимал и не имел сил на них ответить. Отдышавшись и отплевавшись, я попытался разузнать – это ли Малана… Не говоря ни слова по-английски и тыкая пальцем вверх, они дали понять, что деревня где-то выше. Меня затрясло…

Так началось наше знакомство с местными «недотрогами» – я протягивал им сигареты, но они не брали, – вот бред, думал я, просят сигареты, а даешь – не берут!? Тут я заметил, что дед делает мне знаки руками, будто показывая, какого маленького роста его внук. Сообразив, в чем дело, я положил сигарету на камень, и только тогда он подобрал ее. Сначала дед, а потом и подростки расстреляли таким образом всю пачку сигарет. Как выяснилось позднее, любой физический контакт с человеком не из Маланы – табу.

Тучи завесили небо, и пошел град, величиной с клюкву в сахаре, вот уж к чему я был совсем не готов. Почва под ногами превратилась в глинистую жижу, видимо, еще ночью тут лежал снег. Наконец, Кашкет нагнал меня, и я смог переодеться, точнее – намотать на себя все, что было. Предложив не ждать друг друга, мы договорились встретиться в деревне. Тропа шла все выше и выше, казалось, что я уже в поднебесье. Теперь все чаще встречалось местное население, то пара горцев около костра, то несколько дровосеков, то напуганные тетки с охапками хвороста за спиной. Я буквально плыл в жиже, как где-нибудь в далекой русской деревне по весенней распутице, только вместо сапог на мне были мокрые кеды. Град превратился в снег, и вскоре я уже оказался по колено в сугробах.

Незаметно из метели выплыли первые дома деревни. Двухэтажные деревянные домики с галереями по периметру второго этажа чем-то напоминали древнерусские терема, только крыши были не драночные, а из «каменной черепицы». Вдоль стен высились поленницы дров, а галереи были сплошь увешаны сохнущими пестрыми тряпками. Встречающиеся в закоулках маланцы, заметив меня, отпрыгивали на обочину, боясь ненароком коснуться чужака. Это очень забавляло и, нагнав очередного попутчика, я подошел вплотную и громко крикнул – «Намасте!». Горец лениво повернул голову и, с искривившимся в ужасе лицом, будто увидев дьявола, отскочил с тропинки в глубокий снег, и только поняв, что опасность миновала, расплылся в улыбке и прошепелявил «Намаскар» [105] .

105

Намасте, намаскар (хинди) – здравствуйте.

Грязные улочки между засаленными деревянными срубами, звериные шкуры на стенах, увешанных охотничьими трофеями, рогами и черепами животных, бревна, покрытые древней резьбой, напоминающей руны, груды молитвенных камней, до которых нельзя дотрагиваться, деревянные ткацкие станки, стоящие прямо на улицах, женщины в ярко расшитых одеждах с серебряными украшениями в ушах и ноздрях, с татуировками на лицах; обросшие, как медведи, злые собаки, готовые разорвать любого на части при первом же знаке хозяина – это Малана!