Бомарше(Beaumarchais)

де Кастр Рене

Эта молодая женщина была родом из Швейцарии, в детстве она осталась круглой сиротой, опекуны воспользовались ее одиночеством и неопытностью и в пятнадцать лет выдали замуж за эльзасского банкира Корнмана, которому она принесла 360 тысяч ливров приданого. Молодая супруга родила банкиру двоих детей и носила под сердцем третьего, когда узнала, что финансовые дела ее мужа находятся в полном расстройстве; она решила принять меры, чтобы спасти свое приданое. Корнман пришел в ярость от действий жены и добился королевского ордера на ее заточение в тюрьму по обвинению в супружеской измене. Видимо, адюльтер действительно имел место, поскольку г-жа Корнман не отрицала своей вины, но настаивала на том, что, несмотря на допущенную ошибку, имеет право защищать свои материальные интересы, а также утверждала, что не заслужила того, чтобы умереть в муках, рожая дитя в столь гнусном

месте среди умалишенных и проституток.

Эта трагическая история до глубины души взволновала Бомарше, которому в довершение всего показали письма мужа узницы к ее соблазнителю.

Виновником грехопадения г-жи Корнман был друг принцессы де Нассау; этот молодой щеголь славился своим умом и развращенным нравом. Звали его Доде де Жоссан. Родословная этого юноши была довольно любопытной: отец его, управляющий соляными складами Страсбурга, женился на внебрачной дочери Адриенны Лекуврер и графа де Кленглена, который занимал пост мэра Страсбурга и был самым сановным любовником знаменитой актрисы до тех пор, пока она не стала официальной любовницей Мориса де Сакса. Вполне вероятно, что Доде де Жоссан является родоначальником династии литераторов, прославивших фамилию Доде. Этот так называемый совратитель г-жи Корнман был протеже принца де Монбарея, который, будучи военным министром, назначил молодого человека помощником королевского синдика в Страсбурге. Именно из-за того, что Доде занимал эту важную должность, Корнман часто приглашал его к себе в гости и весьма благосклонно отнесся к тому, что молодой человек вскоре стал любовником его жены, поскольку использовал его близость к принцу де Монбарею в своих корыстных интересах.

Когда Монбарей лишился министерского портфеля, а Доде де Жоссан потерял свое место и влияние, Корнман из Марнефа сразу же превратился в Отелло, упустив из виду, что в своих письмах к любовнику жены столь явно демонстрировал заинтересованность в супружеской измене, что любые его претензии на этот счет становились необоснованными.

Ознакомившись с письмами банкира к Доде де Жоссану, Бомарше помчался к министрам, вход к которым для него в то время был всегда открыт, так как он являлся агентом правительства, и добился отмены королевского ордера на арест г-жи Корнман. Шеф полиции Ленуар распорядился перевести женщину в частную клинику врача-акушера и позволил ей встречаться там с ее поверенными в делах для организации защиты ее интересов.

Прошло некоторое время, и Корнман, оказавшийся на грани банкротства, счел за лучшее предпринять попытку примирения с женой, дабы избежать раздела имущества. Несмотря на все отсрочки по платежам, которых ему удалось добиться, банкир вскоре должен был бы признаться в неплатежеспособности. А г-жа Корнман, памятуя о помощи, которую оказал ей Бомарше несколькими годами ранее, вновь обратилась к нему за советом и поддержкой.

Решив бороться за свои права, Корнман свел знакомство с адвокатом Бергасом, прославившимся не выступлениями во Дворце правосудия, а брошюрами в защиту известного шарлатана Месмера, бывшего в ту пору в моде.

Некоторые историки считают, что Бергас поверил рассказу Корнмана и счел его дело выигрышным. При более пристальном изучении досье становится ясно, что у Бергаса, который отнюдь не был простаком, была другая причина ухватиться за это дело: он увидел возможность помериться силами с Бомарше, находившимся далеко не в лучшей форме, и надеялся, что победа над знаменитым драматургом поможет ему выдвинуться на первые роли в коллегии адвокатов.

По совету Бергаса Корнман решил предать скандальной гласности дело, касавшееся его личной жизни, и открыл такие малопочтенные подробности, по сравнению с которыми лицемерие кажется образцом благопристойности. Чтобы по возможности сильнее потрясти общественное мнение, в круг разоблачений были втянуты не только неверная супруга и ее любовник Доде де Жоссан, но и начальник полиции Ленуар (намекалось, что и он мог быть любовником г-жи Корнман), а также принц Нассау, вмешавшийся в это дело, а главное, ужасный злодей Бомарше – организатор заговора с целью опорочить обманутого супруга.

Мемуар Бергаса по этому делу хотя и отличался блестящим стилем, но при ближайшем рассмотрении не выдерживал никакой критики по части доказательств: он больше навредил Корнману, чем помог ему, поскольку вынудил этого обманутого мужа признаться, что он долгое время закрывал глаза на супружескую измену и стал возмущаться по этому поводу лишь после того, как жена потребовала раздела имущества. Что касалось обвинения Ленуара в совращении им г-жи Корнман, то оно вызывало сомнение

уже по той причине, что у банкира был зуб на шефа полиции: Корнман сам признавался, что затаил зло на Ленуара после того, как последний, пообещав ему должность в Индии, своего обещания не сдержал. И, наконец, вызывало удивление то, что человек, обвинивший жену в стольких грехах, заявил, что он готов воссоединиться с ней, если она вернет ему свое приданое, и выражал пожелание, чтобы «скорее заблудшая, чем виноватая, она жила окруженная тем уважением, которое еще сможет заслужить». Спрашивается: каким же образом с помощью всей этой демагогии можно было привлечь к судебной ответственности Бомарше, чья единственная вина заключалась в том, что он добился разрешения властей на то, чтобы несчастная женщина произвела на свет ребенка в достойном месте?

Бергас, который в качестве депутата от Лиона в 1789 году должен был показать себя убежденным защитником монархии и даже стать тайным советником Людовика XVI, заканчивал свой мемуар яростной атакой на произвол и заключение в тюрьму без суда и следствия по королевскому ордеру, что заставляет усомниться в его искренности.

Его нападки на Бомарше по своей злобности намного превосходили все то, что писал Мирабо; в одном своем мемуаре Бергас назвал Пьера Огюстена «человеком, чей нечестивый образ жизни свидетельствует с постыдной очевидностью о той степени глубочайшей развращенности, до коей мы докатились», а в другом бросил в адрес Бомарше, с которым, кстати сказать, никогда не встречался лично, ставшую знаменитой реплику: «Несчастный, ты истекаешь вместо пота преступлениями!»

И что же ответил на все эти гнусности Бомарше, когда-то испепеливший Гёзмана? Перо стареющего Фигаро несколько притупилось, и хотя его ответный мемуар ни по стилю, ни по сути не страдал огрехами, он был лишь жалким подобием прежних творений Бомарше в этом жанре. Защищаясь, он ограничился тем, что Корнмана Бергаса противопоставил реальному Корнману, то есть мужу, который с помощью пера своего адвоката проповедовал святость супружеских уз, а сам сделал любовника жены своим другом, своим доверенным лицом и, главное, защитником своих интересов в министерских кругах. Бомарше первым отметил двуличность Корнмана, и это помогло адвокату Доде де Жоссана одержать победу над банкиром, которому он предложил сделать наконец выбор: «Либо вы самый жуткий клеветник, либо самый подлый муж. Вам нужно определиться».

Поскольку полная безнравственность истца была налицо, Бомарше не составляло никакого труда доказать, что его впутали в это дело об адюльтере безо всяких на то оснований.

И все же, зная Бомарше, можно было бы усомниться в его искренности и задаться вопросом: одна ли любовь к справедливости заставила его в 1781 году взяться за дело, в котором была замешана молодая красавица, имевшая репутацию доступной женщины? Хочу сразу же отвести от него это подозрение. Когда он начал хлопотать об отмене королевского приказа о заключении г-жи Корнман в тюрьму, он даже не видел ее, а она в своих письмах называла Бомарше не иначе как «мой дорогой папочка» и, видимо, прекрасно осознавала разницу в их возрасте, впрочем, такая разница далеко не всегда смущала автора «Цирюльника». Бомарше, разрывавшийся в тот момент между третьей женой и Амелией Уре де Ламарине, вероятно, не кривил душой, когда писал в мемуарах по делу Корнмана:

«Великий Боже! Что за судьба у меня! Еще ни разу я не сделал доброго дела, которое ни аукнулось бы мне неприятностями, а всеми своими успехами я обязан – стоит ли мне говорить об этом? – лишь глупостям!»

По правде говоря, публике, следившей за этим комичным и одновременно гнусным делом, было совсем неважно, кто в нем прав, а кто виноват, ее интересовало лишь, кто одержит в нем верх: теряющий силы Бомарше или пытающийся блеснуть Бергас. Неравенство их позиций было еще большим, чем можно представить себе два века спустя: огромное преимущество имел тот, кто еще не был известен публике, поскольку не успел нажить ни врагов, ни завистников. Следует признать, что Бергас был серьезным противником: он обладал живым воображением и выражался тем высокопарным слогом, который оказывал на толпу более сильное действие, нежели слишком тонкая ирония. Он досконально знал судебную процедуру со всеми ее хитростями и выбрал для своего клиента тактику, которая в свое время помогла Бомарше, когда бесконечные затягивания и переносы слушаний дела сводили его на нет. С помощью подобной тактики заинтересованная сторона добивалась того, что публика, следившая за процессом, забывала основную причину тяжбы, поскольку та оказывалась погребенной под нагромождениями второстепенных деталей.