Бомбы и бумеранги (сборник)
Шрифт:
Стрелка, другая, перекресток. Поднята лапа семафора, и паровик тормозит, пропуская другой, стучащий колесами по пересечной улице. Молли ехала домой, но думала сейчас не про дестроеры и мониторы в гавани, не про бронепоезда в депо – а исключительно про пленных Rooskies.
И про мальчишку того тоже. Ых.
Неправильно это.
И да, глядел он как-то… тоже неправильно. Одеты, конечно, как варвары. Одни touloupes чего стоят! И что теперь с ними сделают? Наверное, ничего плохого. Нет, не «наверное», конечно же, ничего плохого! Иначе зачем папе их осматривать?
Молли
Лихо скатилась вниз по бронзовым перилам (по случаю непогоды на империале Молли оставалась единственной пассажиркой) и вприпрыжку поскакала к дому.
Но до самого порога ее не оставляло ощущение, что жесткие зеленовато-серые глаза мальчишки-пленника глядят ей прямо в спину.
Мама, само собой, велела переодеться «как подобает приличной девочке», а до того никаких рассказов выслушивать не стала. И лишь когда Молли, уже в платье, домашнем переднике, аккуратно сложив руки перед собой, вошла в гостиную, мама подняла на нее взгляд.
– Да, дорогая?
Молли принялась рассказывать. Мама любила подробности. Ее интересовало и то, не встретила ли дочь знакомых на паровике, кто был вокруг папы, чем он был занят.
– И там привезли пленных, мама, вы представляете? Настоящих Rooskies!
– Ужас какой, – мама поднесла к лицу платочек. – Молли, милая, вы очень испугались? Прошу меня простить, дорогая. Я никогда не послала бы вас туда, знай я о таких обстоятельствах. А ваш отец тоже хорош! Мог бы прислать посыльного, подумать о том, чтобы не подвергать вас опасности!
Молли вздохнула про себя. Она не любила, когда мама по мелочам выговаривала папе.
– Мама, так ничего ж страшного! Там егеря вокруг стояли! С оружием! В четыре ряда!
Насчет четырех рядов она, конечно, преувеличила, но что делать, приходилось выкручиваться.
– Все равно, – непреклонно сказала мама. – Папа обязан был позаботиться о вашей безопасности. Я непременно переговорю с ним, дорогая. Больше такого не повторится, можете быть уверены.
Молли ничего не оставалось, как вновь вздохнуть.
– Могу ли я пойти к себе, мама? У меня еще уроки оставались.
Это всегда служило универсальной отмычкой.
– Конечно, дорогая.
В комнате Молли рассеянно полистала учебник, уставилась в заданное на сегодня упражнение.
«Бронепоезд выпустил по варварам 80 снарядов, часть весом 6 1/2 фунта, а часть весом 12 1/2 фунта. Сколько было выпущено снарядов каждого вида, если всего вес бронепоезда уменьшился на 700 фунтов? Весом израсходованных угля и воды пренебречь».
Та-ак… 80 снарядов… шесть с половиной фунтов… это, конечно, морская легкая двухсчетвертьюдюймовка. На огромном «Геркулесе» таких пушек шесть в одноорудийных башенных установках, максимальный угол возвышения… тьфу! У меня ж совсем не это спрашивают!
А двенадцать с лишним фунтов, это, само собой, классическая трехдюймовка, самое распространенное орудие на легких дестроерах, миноносцах и прочей мелкоте. На «Геркулесе» таких четыре.
Молли в два счета решила легкую задачку, аккуратно вывела оба уравнения, расписала – она такое щелкает в уме, но в школе требуют «должного оформления». И мама, когда смотрит на ее уроки, первым делом проверяет, чтобы не было клякс.
Ну, да, пятьдесят снарядов в 2 1/4 дюйма и 30 – трехдюймовых. Невольно перед глазами Молли возник белый заснеженный лес, и черная колея железной дороги, и громадная туша «Геркулеса» в зимнем камуфляже, и облака густого дыма над трубами, броневые башни, повернутые в сторону леса. Пламя, вырывающееся из орудийных стволов. Задранные к серому небу жерла гаубиц. И взрывы, взрывы, один за другим, снаряды, рвущиеся на краю леса, снопы осколков, летящие щепки от терзаемых древесных стволов.
Вся артиллерия «Геркулеса» вела беглый огонь.
Там, среди стволов, среди вздымаемых разрывами земли и размолотой в пыль древесины, метались какие-то фигурки. Падали, вскакивали, перебегали, укрываясь в источающих сизый дым воронках. Иные так и оставались лежать – в нелепых белых накидках, испятнанных красным.
«Геркулес» громил и громил лес прямой наводкой, извергая снаряд за снарядом.
Тридцать и пятьдесят, мутно подумала Молли, не в силах оторваться от картины, необычайно яркой и настолько правдоподобной, что куда там снам!
Фигурки в белых накидках, несмотря ни на что, не отступали. Упрямо и упорно они ползли по расчищенному предполью, самые ловкие или удачливые подобрались уже к самой колючей проволоке, протянутой в три ряда по низу насыпи.
На «Геркулесе» затараторили пулеметы. Правда, один из них, торчавший прямо из бронированного борта переднего вагона, неожиданно заглох. Молли слыхала – папа упоминал – что холщовые патронные ленты часто перекашивает, заклинивая все устройство.
Сразу несколько белых фигурок бросилось через непростреливаемое пространство. Двух или трех скосило очередью с другого пулемета; еще двое упали – из-за спешно отодвинутых бронезаслонок в них стрелял экипаж из ружей и револьверов.
Добежал только один.
Добежал и прижался всем телом к размалеванной грязновато-серыми разводами броне, испятнанной круглыми шляпками заклепок.
Молли затаила дыхание. Она не могла понять, спит ли она, грезит ли наяву и где вообще находится – все происходящее она видела с высоты птичьего полета.
Фигура прижималась к броне все плотнее и плотнее. Кто-то из экипажа «Геркулеса», выгнув изо всех сил руку, выстрелил из револьвера, попал человеку в бок – тот даже не дернулся.
А потом от рук и плеч фигуры в белом повалил густой дым, такой же белый. Тускло засветился багровым вмиг раскалившийся металл брони; Молли увидела, как в противоположном борту броневагона распахнулась дверца, как через нее стали выбрасываться один за другим люди в форме, в черных комбинезонах и черных машинистских шлемах.