Бонжур, Антуан!
Шрифт:
– Вот всегда ты так: прячешься за шуточками. Но ты же там один будешь, понимаешь? И эту женщину примешься искать – как ты это себе представляешь? А я сон нехороший нынче видела.
– Нет, не представляю, – я засмеялся, потому что действительно не представлял себе этого.
Вера по-прежнему смотрела на меня долгим, неотрывным взглядом. Сам не понимаю отчего, но этот взгляд все больше раздражал меня, может, потому, что я совершенно не знал, как реагировать на него.
– А что касается отцов, – сказал я как можно беспечнее, – то у каждого свой отец. Они у нас такие, какими мы их представляем. – И
Она закрыла лицо руками и пошла прочь. Я отчуждённо посмотрел ей вслед. Потом подхватил чемодан и зашагал по трапу. Вечно она все усложняет, научилась изображать мировую скорбь по самым ничтожным поводам. И потом эти штучки: сны, предчувствия. Нет, я этого не люблю.
Я шагал по бетонным плитам и с каждым шагом отвлекался от её предчувствий. Далёкая гладь лётного поля, солнечно и нежарко. Тень моя скользила сбоку, переламываясь на швах между плитами, и я почти машинально отметил, что шагаю строго на запад. Справа басовито рокотал «боинг», выползая на полосу, воздух размазывался от его моторов, и дальний лес провис над горизонтом, будто смотришь сквозь воду. Неподалёку стоял «диси-VIII», люки его были распахнуты, и красочная цепочка пассажиров тянулась по трапу. На краю поля застыли серебристо-рыбьи тела самолётов, слетевшихся сюда со всего света. Скоро и нашу рыбину оттащат туда, на стоянку, но меня уже не будет с ребятами. Вера будет молча сглатывать слезы – и поделом. Я уже забыл о нашей стычке и думал о том, кто же меня встретит? Может, Антуан приедет? Хорошо бы. И сразу отправимся к нему. А потом на могилу…
Перебросил чемодан, запустил руку в карман кителя: паспорт и бумажник на месте. В паспорте виза на десять дней, до девятнадцатого августа, в бумажнике чек на десять тысяч бельгийских франков. Так что всего у меня в достатке.
Стрелки-указатели услужливо тянули меня за собой: сквозь стеклянные двери, по светлому коридору, через просторный вестибюль – к чиновнику в тёмной фуражке, сидевшему за высокой конторкой. Представитель жандармерии полистал паспорт, поглядывая на меня с привычно бдительным равнодушием, потом припечатал штемпель.
Я забрал паспорт, шагнул через турникет. Вот когда я очутился в Бельгии, население девять с половиной миллионов человек, конституционная монархия, король Его Величество Бодуэн Альберт Шарль Леопольд Аксель Мария Густав, королева Её Величество Фабиола Фернанда Мария де Лес Викториас Антониа Аделаида Мора и Арагон. Но я вряд ли попаду к ним на приём…
У турникета стояла высокая седая старуха в длинной тёмной сатиновой юбке, почти скрывающей высокие чёрные башмаки, скромненький белый платочек, вязаная кофта. При бабусе два огромных деревянных чемодана, крашенных синим, под цвет юбки. Бабуся была транзитная, билет у неё до Брюсселя, мы ходили смотреть на неё в салоне. Она озиралась по сторонам и в то же время не забывала бдительно присматривать за чемоданами. Народу в зале было немного, туристы уже проследовали, остались только мы с бабусей.
– Ты наш или не наш? – спросила она певуче, когда я поравнялся с ней. – Куда же мне теперь?
– Свой, бабушка, свой. Все в норме.
– А мы правильно прилетели? Дочка-то моя должна здесь быть, а вроде не видать.
– Сейчас появится. Вы сами-то из наших краёв?
– Из Фастова я,
– Куда же вам теперь? – Я поставил чемодан, достал сигарету и посмотрел в зал, но никого не обнаружил. Может, меня ждут на верхней галерее?
– В Брюкино еду. Город ихний.
– Брюгге, – догадался я. – Тиль Уленшпигель оттуда родом.
– Он самый, – обрадовалась она, – мне дочка отписывала. Где ж она запропастилась?
– Мы на двадцать минут раньше прилетели, – успокоил я бабусю.
– Мамо, мамо! – раздался надрывный крик. Раскинув руки, по залу бежала рыжеволосая женщина в пенсне, за ней поспешали два долговязых отпрыска в кожаных шортах.
– Ксаночка! – вскрикнула бабуся и от слабости села на чемодан. Я хотел было попридержать её, но понял, что больше тут не нужен.
Рыжеволосая припала к материнскому плечу, обе зарыдали в голос. Парни неловко топтались перед ними, лопоча по-фламандски.
Я отошёл: не про меня эта история. Наконец-то дочь нашла свою мать и может приникнуть к материнской груди. А я? Самое большое – и то, если повезёт, – найду могилу и постою рядышком. Но и тогда я буду счастлив, потому что до сих пор и могилы той был лишён, и ведать о ней не ведал.
Дочь продолжала всхлипывать, припадая к матери и одновременно заботливо придерживая её на ходу. Внуки с натугой, каждый по одному, прихватили чемоданы, и все они беспорядочно заспешили к выходу. Я провожал их взглядом и тут же увидел тех, которые явно ждали меня. Вот и подошла моя черта.
ГЛАВА 2
Их было четверо – двое на двое. Первая пара помоложе, вторая – значительно старше. Я приближался к ним, пытаясь на ходу разобраться в ситуации. Антуан с женой – те, что помоложе, а вторая пара – кто они? Неужели приехала та самая женщина, о которой Скворцов говорил? Кто же тогда при ней? И вряд ли она могла узнать про меня так скоро. Верно, это друзья Антуана; а может, и отца – кто ведает…
Десятки вопросов теснились в голове, и не было места для первого.
Тот, которого я принял за Антуана, раскинул руки и бросился ко мне.
– Здравствуй, Виктор, – весело сказал он по-русски и полез ко мне лобызаться.
– Так вы не Антуан? – едва успел удивиться я. Меня обнимали, тискали, хлопали по плечу. Всё это сопровождалось радостными восклицаниями, быстрой французской речью. Я еле успевал поворачиваться, расточая ответные улыбки, чмокая подставляемые щеки, пожимая руки. Кто эти люди? Я не знаю о них ничего, кроме того, что это мои друзья и сердца их открыты для меня. Они знали отца, а я был сыном, и этого стало достаточно, чтобы они встретили меня с объятиями. Они расскажут мне то, что я хотел услышать всю жизнь, не имея никакой надежды на это, разве у них есть что скрывать от меня?
Наконец первая суматоха поулеглась, мы могли посмотреть друг на друга.
– Напрасно ты меня принял за Антуана, – засмеялся первый мужчина. – Я Иван Шульга, зови меня просто Иваном.
В самом деле, у него скуластое лицо, доброе и широкое, чистейший рязанец или курянин, просто удивительно, как мог я обмишуриться, приняв его за бельгийца.
– Вы знали моего отца, Иван?
– Мы с ним страдали по разным лесам, – странно ответил Шульга, – но я имею о нём сведения, что твой отец известен для Бельгии.