Боратынский
Шрифт:
* Дух мой жаждет действий! дыханье -- свободы! Шиллер (нем.).
У входа в пещеру зашелестела трава.
– - Это ты, Паоло, мой верный помощник и друг?
– - спросил атаман.
Не слыша ответа, он поворотил голову : -- Что ж ты молчишь?
– - Прости, атаман. Я залюбовался. Смотри, какое славное утро!
– - С каких пор ты сделался столь чувствителен, мой друг? Не после того ли, как третьего дни прострелил шляпу губернатора де Ноиса, а сам он, жив и здоров, ускакал, позабыв по рассеянности на дороге пятьсот талеров?
– - Да, атаман, ты прав в укоризнах. Еще немного,
Но, удирая, он поднял такую пыль, что я закашлял, зачихал, глаза мои были забиты песком, и мне пришлось остановиться. Проклятый де Ноис! Сколько времени мы потратили на то, чтобы подстеречь его, а он улизнул, даже не поговорив с нами!
– - Не горюй, Паоло! Скоро он поедет встречать наместника. Я это знаю наверное. И тогда, думаю, он не уйдет из наших рук... Но вот, кажется, условный знак подают с восточного склона.
– - Они подошли к обрыву. На поляну перед скалой вышло двенадцать разбойников. У нескольких за плечами висели набитые доверху мешки. То были разбойники, посланные накануне атаманом на добычу провианта.
– - Как дела, ребята?
– - крикнул атаман.
– - Но кого вы привели? Между разбойников шла женщина.
– - Это что такое? С каких пор вы стали собирать по деревням вместо хлеба наложниц? Эй вы! Что молчите?
– - Эта женщина хочет видеть тебя, атаман, -- отвечал один из разбойников.
– - Хорошо. Спусти лестницу, Паоло.
Паоло бросил вниз веревочную лестницу.
– - С каких пор, атаман, дамы берут приступом замки, в которых живут рыцари?
– - спросила незнакомка, подняв голову.
– - С тех пор, сударыня, -- отвечал атаман, -- как рыцари стали судьями и адвокатами. Впрочем, вы ошибаетесь, если думаете, что я предлагаю вам
подниматься сюда.
– - С этими словами он быстро спустился на поляну.
Паоло последовал за ним. Взглянув на атамана, он поразился происшедшей в нем перемене: тот был бледен, как мел.
– - Честь имею, сударыня, представить своего верного друга Паоло, -сказал атаман незнакомке.
– - А вы, ребята, несите провизию на место.
– Разбойники, один за другим, полезли по веревочной лестнице на скалу.
– - Что вам угодно, сударыня?
– - Это в самом деле вы атаман той шайки, которая ограбила три дня назад губернатора, которая разрушила замок судьи Регнилка, которая не дает спокойно жить ни путешественникам, ни паломникам?
– - Да, сударыня, я атаман, хотя паломников мы не трогаем. Но к чему столько вопросов? Вас обидели мои молодцы? Вы нуждаетесь в защите от притеснителей?
– - Я не могу говорить при свидетелях, атаман.
– - Что ж!.. Не сердись, мой друг Паоло! Видимо, дело достаточно важное...
– - Я вдова графа Кристафоса, -- сказала незнакомка, когда Паоло отошел в сторону.
– - Я прошу вас рассказать мне, при каких обстоятельствах он пал от рук ваших подчиненных.
Атаман побледнел еще более и нахмурился.
– - Зачем вам знать? Это может лишь усугубить ваши страдания.
– - Нет, я должна знать правду и прошу от вас рассказа.
Минуту атаман молчал. Незнакомка стала выказывать знаки нетерпения.
– - Почему вы молчите?
– - спросила она наконец.
– - Что ж! Пожалуй,
Много лет назад, еще до моего рождения, Кристафос был обласкан моим отцом. Он вступил в службу в чрезвычайно бедственном положении. Отец дал ему средства для начального пути и рекомендовал князю П. Князь любил моего отца, доверял ему и всегда, вольно или невольно, выделял его из прочих. Видимо, это пришлось не по вкусу Кристафосу, честолюбивому, но малоспособному от природы. Он стал завидовать и однажды обманными речами возбудил неудовольствие князя, выразившееся в грубости по отношению к отцу.
Отец мой был горд душой и не мог простить несправедливости. Он не имел права вызвать князя на поединок. Он сел на коня и уехал в свой замок, навсегда оставя княжескую службу.
Он умер, когда я был еще ребенком. Все мы, моя мать, мои братья и сестры, горько оплакивали его кончину. Но в детские годы душевные раны быстро заживают, и постепенно его образ погасал в моей душе.
Настала юность, вместе с ней время моего вступления в службу. Я направился к княжескому двору, ни о чем не подозревая. Меня печалила лишь разлука с домом, с матушкой, с братьями, с сестрами... и еще с одною... О! ее образ живо напечатлен в сердце моем и поныне!..
Судьба была неблагосклонна ко мне. Приехав к княжескому двору, я попал под начало -- кого бы вы думали?
– - Да, да! Кристафоса! Он не был еще графом, но был так же завистлив и честолюбив. Узнав, чей я сын, он стал тиранить меня: назначал вне очереди в караулы, придирался к каждому пустяку. Плохо пришитая пуговица делала в его глазах из человека преступника. Я же был своенравен, горд и взбешен такими притеснениями.
Будучи сущим мальчишкой в своей мечтательности, однажды я, подкупив его денщика, велел тому подсыпать в бургундское, какое предпочитал Кристафос всем прочим напиткам, снотворное. Затем, отослав денщика из дома под благовидным предлогом, проник в комнату спящего Кристафоса и прибил его парадные ботфорты гвоздями к полу.
Наутро я, в качестве вестового, пришел разбудить его ложным сообщением о том, что его требует к себе немедленно князь. Вскочив с постели, Кристафос принялся спешно одеваться, но, как дело дошло до ботфортов, оказалось, что денщик не может оторвать их от пола. После безуспешных попыток денщика Кристафос сам побежал в одних чулках к ботфортам и, схватив один из них, так дернул, что подошва осталась на полу, прижатая шляпкой гвоздя, а Кристафос вместе с голенищем в руках упал от собственного резкого движения.
Разумеется, денщик сознался в том, чья это была проказа, и в тот же день семеро дюжих слуг Кристафоса, накинувшись неожиданно на меня, оттащили в подвал для арестантов. Здесь я провел несколько дней на сухарях и воде. Кристафос тем временем оклеветал меня перед князем, сказав, что я украл у него пятьсот талеров. Он нашел такого же, как сам, негодяя, который под присягой свидетельствовал о том. Князь повелел наказать меня прутьями, выжечь на лбу позорное клеймо и отправить в каторжные работы. В одно мгновение я лишался всего: будущего, чести, имени.