Борьба с подземной непогодой (журн. вариант)
Шрифт:
— Сохнет Каспийское море, — говорил Котов, начиная разговор без всяких предисловий, как будто слушатель давно уже знал, о чем пойдет речь. — Сохнет и сохнет — уровень падает, гибнут рыбные угодья. Предлагаются разные планы: спасать Каспий водой из Печоры, из Онеги, из Оби. Неверно это. Пресная вода -драгоценность, она нужна для орошения. Решать надо простейшим способом — поставить десяток комбайнов и гнать тоннель от Дербента к Батуми, забирать воду из Черного моря. Идти по кратчайшему пути, не стесняясь, прямо под хребтом. Чем глубже, тем богаче недра. По пути мы обязательно наткнемся на руды. Тоннель
— Вот в газетах пишут, — говорил он на другой день, шурша листами. — Новая задача строительства: побольше построить домов отдыха, чтобы москвичи почаще отдыхали на чистом воздухе. А почему воздух в городе не чистый? Я скажу: главный отравитель — уличный транспорт с бензином и пылью. Так нужно смотреть в корень — убрать транспорт под землю, наверху оставить только дома и сады. Метро — это самое начало. В больших городах все проезжие дороги должны быть под землей. И движение быстрее, и полная безопасность, никаких столкновений. Под землей свободно, можно устроить отдельные тоннели для грузовых машин и для легковых, и все пересечения в разных уровнях. Сейчас подземное строительство — не проблема. Есть искровые комбайны. Одна машина в месяц может дать километр тоннеля и больше.
Из зарубежных писателей Котов выше всех ставил Келлермана за его роман о тоннеле под Атлантическим океаном из Америки во Францию. С восхищением Котов отзывался о русском фантазере Родных, который в начале нашего века выпустил тоненькую книжечку — незаконченный роман в две с половиной главы и в этих главах описывал тоннель, построенный из Петербурга в Москву по хорде. В таком тоннеле поезда могли бы идти без затраты энергии — полпути катиться вниз, набирая скорость, а на второй половине с разгону подниматься вверх…
— Мы еще построим хордовые тоннели, — уверял Котов. — Не для поездов. Энергия сейчас не столь дорога. Но таким путем стоит переправлять пресную воду, например, из устья северных рек на юг, в пустыни, туда, где требуется орошение.
Котов раскладывал карты, исчерченные синими и красными линиями. Синие линии обозначали оросительные тоннели, красные — транспортные. Этот энтузиаст составил план подземного строительства на 300 лет вперед. Кажется, дай ему волю, он на всех заводах строил бы подземные комбайны, все дороги заменил бы тоннелями.
Подобно матери, которая даже во сне слышит плач своего ребенка, Котов слышал машину всегда, как бы он ни был увлечен. В разноголосом лязге металла он различал голос каждого поршня, каждого шкива, каждой шестерни, безошибочно определял, какая деталь сработалась, какую надо сменить заблаговременно. Котов не терпел, чтобы его машину критиковали, на людях расхваливал комбайн без стеснения, а сам неустанно размышлял о переделках и улучшениях. И часто после смены он говорил просительно:
— Степан, ты бы остался на часок. Задумал я одну штуку. Понимаешь, если увеличить зазор, подачу сделать свободнее, а зубья чуть поднять…
Ковалев никогда не отказывался. Он относился к своему начальнику с сочувствием и немножко с завистью. Так пожилые усталые неудачники относятся к юным мечтателям, полным пыла, еще не знакомым с мелями и подводными камнями.
И Ковалев оставался после смены на час, на два, на четыре. Он помогал увеличить зазор, приподнять зубья и не ворчал, когда на следующий день сконфуженный конструктор чистосердечно признавался:
— Пожалуй, хуже стало. Заедает чаще. Ты уж извини, Степа, придется остаться после смены, наладить по-старому.
После неудачной переделки Котов ходил пришибленный, обескураженный. Но проходил день-два, и он готов был к новым опытам:
— Знаешь, Степан, я понял, почему заедает. Зазор все-таки надо увеличить. Сегодня мы поработаем часок после смены…
7.
Начиная со 170 градусов, температура круто пошла вверх. До сих пор за смену комбайн передвигался на один-два градуса, теперь стал проходить по 10 — 12. Котов встревожился, остановил машину, потребовал усиленной разведки. И в тот же день к комбайну пришли два существа в глазастых шлемах — одно в костюме большого размера, другое — в самом маленьком. Они принесли с собой знакомые Ковалеву трехлучевые аппараты. Устанавливал их высокий геолог, а тот, что меньше ростом, указывал и поправлял. Они долго объяснялись между собой, а потом с Котовым, и так как смена уже кончилась, все вместе пошли к выходу. Раздевалка находилась в зоне комфорта — здесь строители лавопровода оставляли скафандры и превращались в обыкновенных людей. Ковалев снял свой костюм, помог отстегнуть шлем низенькому геологу, и вдруг из асбестового шара выглянули черные волосы с прямым пробором и удлиненные глаза.
— Тася! А я целый час шел рядом и не узнал тебя.
— А я все время знала, что это вы, Степан Федорович, нарочно говорила басом.
— Напрасно старалась. Здесь все мы ухаем, как из бочки. Воздух сырой, словно в бане, да еще микрофон искажает.
— Значит, вы теперь на подземном комбайне?
Ковалев горестно махнул рукой
— Приземлился окончательно. Забился в нору, света не вижу. Не помню, какого цвета небо.
Тася промолчала, понимая, что сочувствие только разбередит рану. Ковалев сам перевел разговор.
— А ты, я вижу, аппаратчик, как Виктор Шатров.
— Техник подземной службы.
— Это хорошо. Нам нужна точная разведка каждый день, даже два раза за смену. Тебя к нам прикрепят?
— Нет, я наверху буду, с бригадой Мочана. А у вас товарищ Тартаков. — Она показала на своего высокого спутника.
— Жалко, лучше бы ты.
— Нет, он гораздо лучше. Он настоящий ученый, в Московском университете лекции читал. Сейчас пишет книжку о вулканах, приехал к нам собирать материал.
— Хорошего лектора из Москвы не отпустят.
— Какой вы подозрительный, Степан Федорович! Товарищ Тартаков очень знающий человек и культурный, много читал, любит театр, сам играл на сцене…
— А зачем это геологу?
Ковалев возражал бы гораздо больше, если бы он вспомнил, что Тартаков — это тот самый редактор, который в свое время задерживал статью о Викторе, страховался, интриговал, ставил палки в колеса. Его разоблачили, он вынужден был оставить университет и теперь, по иронии судьбы, строил ту самую вулканическую станцию, против которой так яростно боролся.