Бордель на Розенштрассе

Между крепостью Хемниц, сооруженной в XVI веке, и монастырем капуцинов XVIII века возвышается базилика Сен-Ваклар, объединившая в себе романский, готический и барочный стили. Эти три свидетеля своих эпох находятся как раз над площадью Кёнигсплац и великолепным, совсем новым концертным залом в современном египетском стиле, обязанном своим существованием Чарлзу Ренни Макинтошу. Можно с уверенностью сказать, что в Майренбурге не было ни одного уродливого здания, просто некоторые были чуть-чуть красивее других. Многие путешественники останавливаются здесь, направляясь на воды в Карлсбад, Мариенбад и Франценбад. Майренбург связан с Веной железнодорожным и водным путями. Здесь часто делают пересадку, меняя порой и способ передвижения. Железнодорожный вокзал сооружен по проекту Каммерера; это настоящее чудо строительной техники в стиле «либерти». Отсюда удобно добираться до Праги и Дрездена, Санкт-Петербурга и Москвы, Вроцлава и Кракова, Будапешта и Вены и еще дальше до Венеции и Триеста, куда тоже можно добраться пароходом.

В Майренбурге процветают легкая промышленность и торговля, город также имеет немалый доход за счет туристов, которые его посещают в любое время года.

Доходы от туризма идут на сохранение и реставрацию старых зданий. Известно также, что принц Бадехофф-Красни, последний правитель провинции Вельденштайна, столицей которой и является Майренбург,

значительную часть своего состояния выделяет на строительство новых сооружений, а также для покупки произведений современных художников, для местной галереи. Именно поэтому его вполне справедливо прозвали «современным Лоренцо де Медичи», впрочем, принц, кажется, сознательно в своих действиях хочет походить на знаменитого флорентийца. Ныне Майренбург представляет собой центр возрождения современной Европы.

Р.П. Даунс

«Города, которые завораживают».

Келли, Лондон, 1896

Теперь я в состоянии довольно продолжительное время двигать правой рукой. Несмотря на случающиеся порой внезапные приступы слабости и озноба, моя левая рука также действует вполне прилично. Меня продолжает опекать старый Пападакис, и я больше не боюсь остаться брошенным на произвол судьбы. Мои теперешние ощущения ничуть не тяжелее, чем те, которые я испытал ребенком, навещая больного члена семьи. Мне всегда удивительно трудно воскресить в памяти то чувство тревоги, которое часто угнетало меня в юности. Некоторые мелкие неприятности, такие, как, например, боль в гениталиях, ничего не значат по сравнению с моими нынешними приступами гнева или отчаяния! Беспомощность, возникающая в результате болезни или преклонного возраста, напоминает о том, сколь тщетны наши попытки улучшить свое собственное состояние. Казалось, что мои старые раны совсем затянулись, а теперь, когда я собираюсь их бередить, возможно, обнаружу, научился ли я в результате чему-нибудь или выясню причину своих страданий.

Город Майренбург несравненной красоты. Самые знаменитые архитекторы и строители вложили весь свой талант в создание этих красот, начиная с X века. Здесь нет ни одного здания, даже самого незначительного, типа склада, сарая, мастерской, которые бы не вызывали восхищения и не выглядели как настоящее произведение искусства. В сентябрьское утро, незадолго до рассвета, из серого тумана разносятся гудки паровозов. В густом воздухе виднеются только два одинаковых готических шпиля собора Сент-Мари, похожих на две симметричные, обточенные волнами скалы, возвышающиеся над серебристой поверхностью лениво застывшего моря. В Майренбурге я жил полнокровной жизнью. Как ни странно, в то время смерти я боялся куда больше, чем сегодня, когда она заявляет о себе каждой клеткой, каждым органом моего тела. Никогда я не жил так напряженно. Живя долгие годы в Майренбурге, я томился от тягостной и дурманящей чувственности в атмосфере, пропитанной сексуальным исступлением. Дальнейшее погружение в эту обстановку, если бы это было возможно, неизбежно привело бы меня к гибели, вот почему я, хотя и с сожалением, расстался с тем периодом своей жизни, который был связан с Майренбургом. Полагаю, что я лишился самого лучшего в жизни. Разумеется, все стало значительно проще с тех пор, как я переехал в Италию, и вынужден был изменить свои привычки, о которых прежде даже не задумывался. Меня навещают друзья, мы предаемся воспоминаниям, воскрешаем в памяти лучшие мгновения жизни, посмеиваемся над худшими. Время не изменило нас. Однако никто из моих друзей не бывал в Майренбурге, и мне не верят, когда я рассказываю обо всем, что там произошло со мной. А было что рассказать. Александра. Моя Алиса. Она так и осталась шестнадцатилетней. Вот она отдыхает, завернувшись в зеленый бархат. Я касаюсь ее душистой желто-розовой кожи, словно хочу согреть этот оранжерейный цветок в первые осенние дни. А в это время из танцевальной залы внизу слышны звуки скрипки, в кафе «Моцарт» играют вальс. Запах моего члена смешивается с благоуханием ее тела, напоминающим аромат меда и роз. Сверкающий взгляд, на алых губах играет томная улыбка, лицо обрамлено темными кудрями. Она раскидывает в стороны тонкие руки, раскрывая объятья. Александра. Она заставляет называть себя Алекс. Позже она станет Алисой. Я околдован ею, она — воплощение моей мечты. За окнами, словно мираж, виднеются шпили и крыши Майренбурга. Еще немного, и я стану жертвой своего воображения. Эти огромные зеленоватые глаза внимательно и ласково смотрят на меня. Я покорен. Моя Александра. Она поворачивает голову, слегка приподнимая плечи, и произносит мое имя:

«Рикки!»

Я кладу ручку и пытаюсь взглянуть поверх бювара, не появилась ли передо мной та, голос которой я только что услышал. Но увы! И я продолжаю писать, испытывая удовольствие только оттого, что хоть чуть-чуть могу погрузиться в атмосферу тех далеких дней.

Ребенком, когда я играл в солдатики, я формировал батальоны, расставлял кавалерию и артиллерию, испытывая порой неожиданные приступы столь сильного сексуального наслаждения, что часто достигал не только эрекции, но даже оргазма. И теперь еще, если я прохожу мимо выставленных в витрине магазина оловянных солдатиков, я ощущаю волнение не менее слабое, чем в возрасте двенадцати-тринадцати лет. Я не могу объяснить, почему эта игра с солдатиками производила на меня такое действие тогда и почему она действует на меня так же и теперь. Может быть, это связано с тем, что фигурки находились в полной моей власти, но сами они, в свою очередь, выпускали на волю потенцию моего члена, избавляя от необходимости соблюдения приличий и условностей, диктуемых воспитанием. Разумеется, у меня, ребенка, была лишь довольно слабая власть. Мои братья и сестры были значительно старше меня, поэтому мои юные годы протекали в относительном одиночестве. Имя моей матери никогда не произносилось. Позднее я узнал, что она уехала куда-то в Румынию в обществе некоего голландца.

Случаю было угодно, чтобы я на короткое мгновение встретился с ней незадолго до ее смерти в модном когда-то ресторане на улице Виктора Гюго и узнал в ней даму, которую видел дома на портрете. Она показалась мне маленькой и скромной. Когда я назвался, она была со мной очень любезна. Она, как и ее голландец, была одета во все черное. Отец мой проявлял интерес главным образом к политике. Он был на государственной службе и поддерживал Бисмарка. В Беке, нашем поместье, меня воспитывали гувернантки преимущественно из Шотландии, которым помогали очаровательные горничные, охотно занявшиеся со мной, когда пришла пора, и половым воспитанием. У меня складывается впечатление, что на мою жизнь всегда сильно влияли женщины.

Наступает рассвет, и Майренбург начинает дребезжать, словно монеты в кружке для сбора денег нищего: это час, когда по городу проезжают первые конки и первые экипажи. Отворяются ставни, распахиваются окна. Светло-желтый диск солнца вырисовывается в тумане, который постепенно рассеивается, открывая небо

белесого цвета. Камни Майренбурга, белые и серые, блестят на солнце. Жители разговаривают на немецком, но с сильным английским акцентом, для форса имитируя венский диалект: они произносят звук «р» как «в». С далекой площади доносится звон колоколов католического храма. С самых высоких точек Майренбурга видны почти все его башенки и крыши, переплетение его труб, балконы и живописные колокольни, мосты, сооруженные в эпоху властвования королей, городские крепостные стены и каналы. Жилые дома, гостиницы и современные магазины преисполнены благородства и дышат вдохновением, так же как и расположенные по соседству с ними дворцы и церкви, памятники архитектуры, созданные Соммарагу, Нирмансом и Каммерером. Но вернемся к моей Александре. Раскинувшись на кровати, она поднимает глаза и смотрит на меня, прикасаясь маленькими грудями к моему ленивому пенису. В комнате жарко. Солнце пробивается сквозь щель в плотных занавесках, освещая узким лучом кровать и мою спину. Наши лица и ноги находятся в густой тени; белые струйки спермы ударяют ей в шею, а ее крик раздается в унисон с моим; моя Алиса. Я откатываюсь в сторону и смеюсь, испытывая истинное блаженство. Она зажигает мне сигарету. Я ощущаю себя полубогом. Курю. Не хочется делать ни малейшего движения. Она — настоящий эльф, сказочное существо, пришедшее в мою жизнь. Над Майренбургом встает заря. Чуть позже мы заснем, а ближе к полудню, завернувшись в свой черно-белый шелковый халат, я выйду на балкон, чтобы насладиться чудесным видом, который не сравним ни с каким другим, даже с видом на Венецию. Я бросаю взгляд на стол и на записную книжку в синей кожаной обложке, в которой иногда пытаюсь сочинять для нее стихи. Эту записную книжку подарила самая младшая из моих сестер. На переплете напечатано золотыми буквами мое имя: Рикхардт фон Бек. Я — младший сын в семье, блудный сын, и в этом качестве пользуюсь почти всеобщим снисхождением. Старые деревья шелестят листвой под легким западным ветерком. До меня доносится запах мяты и чеснока. Пападакис приносит мне какие-то вещи и немного морфия. Я замечаю, что дрожу, но это происходит не от боли и не от слабости. Я дрожу так, как дрожал тогда, чувства мои обострены до такой степени, что становится почти невыносимо. Я ласкаю кожу незрелого персика. Снова вижу, как опьяненный одинокий студент уходит с ее вечеринки все в том же светло-голубом мундире без фуражки, которую заменяет слишком большая фетровая шляпа; он осторожно спускается по широкой лестнице Младота, называемой также порой лестницей Тилли. Шляпа закрывает его глаза и наползает на уши. Еще детские губы складываются в трубочку, и он, слегка фальшивя, насвистывает арию из оперы Моцарта. Он пытается отыскать дорогу к Старому кварталу, где он живет. На лестнице с ним столкнулись две юные розовощекие и белокурые работницы, одетые в шали и длинные темные кофты, хихикнули и удалились, но он не обратил на них ни малейшего внимания. Спустившись по лестнице, он направился к мостовой. По обеим сторонам широкой дороги растут ели и кипарисы, совсем рядом возвышаются ворота из кованого железа и гранитные колонны Ботанического сада.

Прежние резиденции правителей, расположенные на окраине Старого квартала, превратились нынче главным образом в общественные здания и музеи. За парками, окружающими их, тщательно ухаживают. Если бы студент немного сдвинул шляпу, то увидел бы самое большое здание, вдоль решеток которого он проходит. Оно было некогда летней резиденцией графа Гюнтера фон Бодессэна, утверждавшего, что он любит этот уголок больше, чем свое баварское поместье. Одно время граф представлял здесь свою родину в качестве посла по особым поручениям. Он помог Майренбургу сохранить свою независимость во время захватнических войн в середине XVIII века, когда русские, австрийцы и саксонцы сошлись у границ Вельденштайна, но так и не смогли договориться между собой о судьбе этой провинции.

Из Ботанического сада доносились тысячи ароматов. Благоухали мелкие алые розы, ставшие местной достопримечательностью. Эти розы поздно зацветали и цвели почти до декабря. Трава еще покрыта каплями росы. Студент шел своей дорогой, свернув на улицу Пушкина. На мгновение его встревожил крик какого-то проснувшегося экзотического животного, донесшийся из находящегося неподалеку зоопарка. Его обогнала раскрашенная в голубой, красный и зеленый цвета тележка молочника, позвякивавшая бидонами. Тележку тянула следовавшая привычным маршрутом тощая лошадь с шорами на глазах. Наконец он дошел до площади Люгнерхоф, где в 1497 году был сожжены мученики-протестанты. Дома здесь сгрудились теснее, склоняясь друг к другу наподобие стариков, столпившихся для игры в булли. В середине мощеной площади стоял фонтан в стиле барокко. Студент пересек Люгнерхоф, чтобы пройти в узкий переулок Коркциергассе. В этот момент луч солнца коснулся позеленевших медных крыш домов.

Жильцы верхних этажей домов, выстроившихся на правой стороне улицы, наслаждались теплом, которое дарило солнце, левая же сторона улицы была погружена в полную темноту. Студент открывает дверь, выходящую во внутренний дворик, и исчезает. Слышно, как он поднимается по железной лестнице в комнату, расположенную над старыми конюшнями, где теперь уличные торговцы хранили свой товар.

А выше, по переулку Коркциергассе, в утреннем свете появилась фигура в лохмотьях. Она с трудом одолевала крутой подъем улочки, змеившейся до площади Кутовскиплац, цепляясь посиневшими пальцами за перила. Это маленькое горбатое существо, усталое и беззащитное, было некогда королевой театра «Шен театр», «яркой звездочкой исключительной силы, затерявшейся в пучине разложившейся мнимой жизненной энергии», как писал о ней пятьдесят лет назад Снаревич. Мария Замаровски жила тогда ради любви, отдаваясь этому чувству целиком со всей щедростью своего сердца. Мужчины, которые нравились ей, могли получить от нее все. Она щедро дарила своим любовникам дома, драгоценности и деньги до тех пор, пока не настал день, когда почти одновременно не поблекла ее красота, не иссякло ее состояние и не пришел конец ее успеху у публики. Она открыла лавку по продаже шоколада, но позволила своему последнему любовнику лишить себя права на владение ею. С тех пор она продавала сладости, разложив их на тяжелом, висевшем у нее на шее подносе. Днем она устраивалась на площади Кутовскиплац недалеко от театра, где когда-то выступала (там и теперь еще ставят мелодрамы и легкие комедии). Я покупаю у нее конфеты для Александры, которая откусывает один кусочек, а затем угощает ею меня. Вкус сладости смешивается с ее тонкими духами, и я поддаюсь горячему желанию притянуть Александру к себе. С реки доносится шум. Докеры грузят мешки с углем на маленькие пароходы. На набережных Майренбурга иногда бывает так же оживленно, как на морских пристанях. Вот и этой зимой за своими грузами будут следить торговцы в своих слишком широких шубах, похожие на выводок немного грустных птенцов. Сейчас семь часов утра, и на вокзале дымит экспресс из Берлина. Популярные кафе наполняются дымом крепких сигарет, звоном посуды, шумом разговоров, шуршанием немецких и чешских газет. Багровые и посиневшие руки хватают дымящиеся сосиски и огненный кофе. Держа над головой большие эмалированные подносы, официанты и официантки проворно пробираются между мраморными столами.