Боргильдова битва

Перумов Ник

Нет никого, кто встал бы рядом с тобой, бог Один. Кто ведал бы руны так же, как ты. У всех асов свои дела, кто заботится о пахарях, кто о рыбаках, кто об охотниках, кто помогает жёнам разрешаться от бремени, а его, Одина, долг — ведать руны. И, поскольку ничто не изменится в семье асов до самого дня Рагнаради — то нет нужды в ком-то ещё, знающем эти тайны.

Ночь длится над Асгардом, непривычно тиха Валгалла. Один сидит, склонившись над рунирами. По всем правилам выжжены они на чистых дощечках заветного вяза, вырезанных из сухих, сброшенных

им ветвей. Выжжены раскалённым в пламени остриём Гунгнира. Пламя тоже особенное, не простое: разожжено из углей, принесённых самим Отцом Дружин от пределов Муспеля.

Новые руниры разложены кругом. Семь их, по числу вступивших во владения асов врагов. Старый Хрофт медленно подносит каждую к глазам, шепча слова наговора, измысленного им самим — в долгие годы блужданий по Митгарду, долгими северными ночами, когда к нему приходили лунные волки, делясь великой песней своего великого предка.

Он, Лунный Зверь, свернувшийся там, в недоступных небесах, первомаг, рождённый в один миг с Хьёрвардом и вместе с ним же и долженствующий сгинуть. Его сила велика, его волшебство глубоко, как океанское дно, где дремлет Йормунганд; он щедро делится с теми, кто способен его услыхать.

Пустая руна с крошечным «одалем» в середине. Знак главного среди «них». Главного, не главной. Чем дольше всматривается Один в мягкую желтовато-белую поверхность деревянного кругляша, тем яснее представляется ему могучий воин, под стать Тору, с глазами, лишёнными зрачков, залитыми сплошным белым огнём.

Вожак, предводитель, первый среди равных. Поверхность руны словно растворялась, открывалось неведомое окно, подчиняясь льющимся словам наговора. Губы Старого Хрофта произносили их словно сами собой.

Руна открывала дорогу ко вражьему вождю. Сильна магия Хьёрварда, верны вырезанные под его небом руны — и верно прозрение великанов.

Верно ли?

Нет, не сомневайся, Отец Дружин. Лаувейя, сама того не желая, вложила в твои руки могучее оружие. Надо лишь понять, надо лишь построить, соткать незримого двойника Гунгнира, что устремится для первого и последнего удара сквозь открытые Пустой руной врата.

Никогда раньше Старому Хрофту не приходилось прибегать к подобному. На всех — или почти на всех — врагов хватало неотразимого Мьёлльнира. Но теперь — совсем иное.

Он до рези в глазах всматривается, глядит сквозь Пустую руну. Сквозь клубящийся туман проступают очертания могучих, бугрящихся мышцами плеч, гордо вскинутой головы, на щеках, кажется, словно бы лежит отблеск источаемого глазами света.

Голова медленно поворачивается, и взгляд Хрофта вдруг сталкивается со взглядом обладателя огненных глазниц.

В грудь словно ударяет комлем бревна или даже стенобойным тараном. Хрофта швыряет на пол, он валится, изо всех сил пытаясь уберечь от падения драгоценные руниры, только сейчас начавшие чувствовать тех, на кого нацелены. Рот полон крови, боль устремляется вниз, от плеч, и пальцы словно вспыхивают, подобно хворосту в очаге. Страшный лик парит над пиршественным столом Валгаллы, и взгляд пустых, залитых белым пламенем очей неотступно следит за хрипящим на полу Хрофтом.

— Больно? — вдруг спрашивает призрачная голова на языке Асгарда. — Страшно? Бойся, ничтожный. Твой час приходит. Твой и твоих сородичей. Ваше время вышло, и твоя жалкая магия не в силах причинить нам вреда. Слушай же, как там тебя… а, Один, древний Один! Мы не желаем зряшных

убийств. Покиньте этот мир, оставьте его навсегда. Убирайтесь на все четыре стороны, можете даже захватить с собой тот хлам, что по недоразумению вы именуете «оружием». Или золото, или драгоценные камни — нам ничего этого не нужно. Убирайтесь! Наступает новая эра, эра закона и порядка, и вам в ней нет места. Смертные нуждаются в железной длани, что направит их, что убережёт от тления души, а не в том хаосе, что устроили вы, украв гордое прозвание «богов»! Ты понял меня, именуемый Одином?

Ноги Старого Хрофта трясутся, отказываясь повиноваться, и никакой наговор на них сейчас не действует. Он хочет сплюнуть кровь, заполнившую рот, но нет, нельзя, враг не должен видеть, что владыка Асгарда задет. Пальцы впиваются в скамью, стонущие от напряжения мышцы поднимают Древнего Бога, так, что он может глядеть прямо в жуткий бесплотный лик, с его собственной помощью проникший в Валгаллу.

А враг продолжает, нимало не смутясь молчанием Старого Хрофта:

— Ваши презренные жизни никому не нужны. И хотя за всё зло, сотворённое вами, приговором может стать лишь смерть, мы, прозываемые Молодыми Богами, милостивы. Забирайте свой скарб и уходите! Упорядоченное огромно, и до тех пор, пока вы не будете мешаться у нас под ногами, вам позволят жить. А те, кто поклонится нам, кто признает наше главенство, быть может, и получит позволение остаться. Нам нужны слуги, кто станет присматривать за отдельными мирами. Так что умерь гордыню, именуемый Одином, и подумай лучше о тех, кого ты любишь, буде таковые найдутся. Теперь же позволяю тебе удалиться.

Старый Хрофт застывает, оцепенев. В прожигающем его взгляде чувствуется чудовищная, неописуемая мощь, перед которой ничто вся сила Митгарда, Ётунхейма, Муспелля, Льёсальфахейма и Свартальфахейма, вместе взятая.

Над Пустой руной с «одалем» поднимается дымок. Призрак исчезает, оставив после себя странный запах, что-то вроде раскалённого на огне железа.

Отец Дружин с трудом поднялся. Тело не желало повиноваться, словно и впрямь его настигла дряхлость — хотя нет, боги же не стареют. Сейчас в это отчего-то верилось плохо.

Он заставил себя взять в пальцы Пустую руну. Крошечный «одаль» в середине казался сейчас наглой ухмылкой торжествующего врага. Что ж, теперь он знает, с кем имеет дело.

С сущностью, способной в один краткий миг познать язык Асгарда и заговорить на нём.

С сущностью, способной в один краткий миг познать и его, Одина, имя.

Ни один из прежних врагов не был способен и на малую малость подобного. Ни гримтурсены, ни слуги Дальних или сами Дальние. Никто. И в день Рагнаради пророчество вёльвы не обещало ничего подобного. Боги должны будут выиграть битву, хоть и понесут тяжкие потери, и лишь огненный меч Сурта, павшего под ударом Мьёлльнира, что подожжёт Мировой Ясень, принесёт конечную гибель миру.

Старый Хрофт склонился над следующим руниром. Tyr, «война», направленная вверх стрела, перечёркнутая крест-накрест у основания. Что-то неладное творилось с этим символом, странное, словно кроме одного значения, одного обозначаемого им врага, в безднах смыслов вставала ещё одна сущность, совсем смутная и неразличимая.

А первая, которую и имели в виду великаны, сотворяя символ — вот она, на ладони.

Высокий и стройный муж, правильной осанки, с тонким и хищным лицом, нос загнут вниз, словно клюв орла или ястреба. Волосы его белы, белы и брови, взгляд исполнен надменной гордости.