Борис Ельцин - от рассвета до заката
Шрифт:
Кстати, врач, который тогда вколол баралгин, - Нечаев Дмитрий Дмитриевич - спустя некоторое время стал личным врачом Черномырдина. И Ельцин вновь с ним встретился в Сочи. Увидев его вместе с Виктором Степановичем, шеф просто остолбенел. Вся семья ненавидела этого человека, и Наина Иосифовна, не выдержав, объяснилась с Виктором Степановичем. Тот признался, что ничего не слышал про историю с баралгином, но доктора после неприятного разговора с Наиной не прогнал.
Пленум сильно изменил состояние здоровья и духа Бориса Николаевича. Он был подавлен, все время лежал в постели, если кто-то навещал его, то пожимал протянутую
Ельцин ждал звонка Горбачева. И Горбачев наконец-то позвонил. Я сам тогда принес телефонный аппарат в постель к шефу и вышел. Из-за двери слышал, как Ельцин поддерживал разговор совершенно убитым голосом.
Горбачев предложил ему должность заместителя председателя Госстроя в ранге министра СССР. Борис Николаевич без долгих раздумий согласился.
ПРОЩАНИЕ С КГБ
Ельцин остался без охраны в день пленума, когда его вывели из состава Политбюро. Он был в больнице, и мы, его телохранители, находились рядом. Ближе к вечеру приехали наши руководители из "девятки" и отобрали оружие. Вскоре меня понизили в должности: перевели на капитанскую, хотя в то время я уже был майором. Понизили и Суздалева, и Кожухова. Только один Илюшин избежал должностных репрессии и был приглашен на работу в ЦК КПСС, на прежнее место.
Мне предложили поработать дежурным офицером подразделения. Выбора не было, и я согласился. На этой работе, по мнению начальства, я мог искупить прежние, порочащие меня связи с Ельциным. Но к Борису Николаевичу я все равно регулярно ездил в гости - либо один, либо с его бывшими водителями.
С одним из них, правда, потом произошел инцидент - этот человек, напившись, пришел к Борису Николаевичу и начал задавать наглые вопросы, суть которых сводилась к следующему: что произошло на самом деле, когда шеф с моста в реку упал? Ельцин мужественно выдержал допрос, но с тех пор одним визитером стало меньше.
Наступило 1 февраля 89-го года - день рождения Бориса Николаевича. Ко мне подошел Суздалев:
– Можно я вместе с тобой пойду поздравлять шефа?
И мы пошли вдвоем. Долго раздумывали, что принести в подарок. Ничего оригинального не придумали и купили большой букет цветов. В феврале они стоили дорого, но нам хватило денег и на спиртное, и на закуску. Радостные, с розовыми от мороза щеками мы пришли на работу к Борису Николаевичу - в Госстрой.
В первое время после пленума Ельцин пребывал в депрессии, но через несколько месяцев переборол хандру. Он уже готовился к выборам в депутаты Верховного Совета СССР.
Нашему появлению он искренне обрадовался - крепко обнял, похвалил цветы. Отношения между нами после всего пережитого стали почти родственными. Если я приходил к Борису Николаевичу домой, то вся семья бросалась целоваться. И не было тогда в этой радости ни грамма фальши.
В Госстрое, в комнате отдыха министра, накрыли стол. Гости приходили и уходили, приносили подарки, цветы, говорили Борису Николаевичу теплые слова. Лев Суханов, новый помощник Ельцина, захватил из дома гитару, и мы, как в молодые годы, пели и наслаждались дружеским общением.
Тосты произносили за будущее шефа. Тогда никто и мысли не допускал о президентстве, Борису Николаевичу желали пройти в депутаты. Я никогда не боялся, что меня, офицера КГБ, уволят за неформальное общение с Ельциным. Если же меня упрекали коллеги: "Как же ты можешь встречаться с Ельциным, ведь он враг Горбачева", я отвечал: "Но не враг народа. Он член ЦК КПСС, министр, наконец. А врагов министрами не назначают".
Хотя про себя думал, что из опалы Ельцину не выбраться никогда. Горбачев был молодым Генеральным секретарем, и никто не предвидел ни распада СССР, ни добровольного ухода Михаила Сергеевича с высокого поста. Карьера Бориса Николаевича, как нам всем казалось, могла быть связана только с депутатской деятельностью. Если произойдет чудо, то он станет Председателем Верховного Совета СССР. Но тогда, в Госстрое, мы лишь хотели морально поддержать симпатичного человека, который совершенно несправедливо пострадал.
На дне рождения мы так замечательно погуляли, что именинник домой не попал - сонные и пьяные мы расстались только под утро.
2 февраля в нашем управлении (в КГБ) проходила плановая, раз в пять лет, специальная комиссия. Это обследование мы Борис Ельцин: от рассвета до заката называли ПФЛ - психофизическая лаборатория. Доктора проверяли интеллект сотрудников, исследовали реакцию при помощи различных тестов и сложного оборудования.
Обычно к проверке все готовились - накануне вели праведный образ жизни, старались поменьше курить и побольше думать.
Прогуляв всю ночь, я явился на эту ПФЛ. О результатах тестирования решил прежде времени не думать Не прогулял же я интеллект и реакцию за одну ночь! Через два дня я убедился в правильности своих рассуждений: все показатели оказались гораздо выше средней нормы.
Но эта важная и полезная информация до руководства КГБ не дошла. Зато они наконец выяснили, где и с кем я провожу свободное от работы время. Особенно не понравились начальству тосты, которые я произносил за Бориса Николаевича. У опальных коммунистов, оказывается, не должно быть перспектив на будущее.
Из-за контактов с Ельциным меня решили уволить из органов КГБ с формулировкой, которая никак не соответствовала действительности, зато урезала полагающуюся мне за военную выслугу пенсию на 32 рубля. Вместо 232 рублей мне хотели дать только две сотни. За тридцать два рубля я готов был бороться, как зверь.
Коллеги показали служебные инструкции, из которых следовало: с моими больными суставами я мог уйти на пенсию по болезни ног. Но команда "сверху", от высшего руководства звучала жестко:
– Пенсию назначить минимальную и побыстрее вымести его из Комитета поганой метлой.
Выход из положения был один - мне предстояло обмануть медицинскую комиссию. На деле это означало, что перед докторами я должен предстать если не бездыханным, то по крайней мере замученным до смерти службой в органах.
Друзья познакомили меня с военным врачом и, как оказалось, опытным имитатором критических болезненных состоянии. Он подробно расспросил меня о самочувствии. Я пожаловался на перепады давления, на вегетососудистую дистонию. У сотрудников Комитета старше тридцати лет это считалось профессиональным заболеванием. Проблемы с давлением у меня появились после сложной командировки с Леонидом Ильичем Брежневым на юг, в Ливадию, - там я полтора месяца проработал ночным дежурным. В девять вечера заступал на дежурство и до девяти утра бодрствовал. Днем отоспаться никак не получалось: офицеры бегают по казарме, топают, словно дикие животные, играют в волейбол на улице... А через ночь - новое дежурство.