Борис Годунов. Варианты киносценария
Шрифт:
— Да нет, деньга звенит. Золотые. Постой, тут еще грамота…
Торопливо отошел к посветлевшему окошечку, разбирает, читает, тихонько шепча про себя:
— Наказ… Царевичу Димитрию… уходить тайно в Литву… а там будут ему в помощь верные люди… а с уходом сим чтобы не медлить…
Остановился. Сложил бумагу. «Вот оно что!» Мисаил занимался мешком: тряс его, крестя, но в мешке ничего больше не было. Тогда он опять к Григорию:
— Говори, сказано-то как в грамоте?
— Никак это… уходить мне. А то плохо будет.
— Мать Пресвятая! — воскликнул Мисаил. —
— А ты-то куда? — отозвался Григорий, торопливо завязывая мешок. — Про тебя не сказано.
Но Мисаил уже свою котомку сготовил.
— Как куда? А я и не думаю, куда ты, туда и я. Вместе были в узилище кинуты, и чудесному избавлению вместе подверглись, так теперь, как ты с казной утечешь, мне что, одному оставаться, ответ держать? Я уж с тобой, Григорий, туда ли, сюда ли, только вон из блата сего смрадного, от ищущих поглотити ны.
— Ну, ин тащись, отче, — промолвил Григорий, взваливая мешок на спину. — Поторапливаться надо, пока братия не поднялась. Уж свет, к заутрени, гляди, ударят.
Григорий мирское платье пока в мешок спрятал. Из обители чернецом надо выйти.
— Мы тишком, молчком, по стеночке, — приговаривал Мисаил, крадучись за Григорием. — Как мухи пролетим. Мальчонка б до ворот не привязался востроглазый, Митька энтот. Как смола прилип, где не можно — вокруг околачивается, теперь в обители где ни есть привитает.
— Что ж, он не помеха, — шепнул Григорий. — К пути же привычный.
— Я и говорю. Да и грех младенца отгонять. Шустрый такой, поможливый… Ну, Господи благослови. Заступница Казанская. Пресвятая матерь Божия и все святые угодники…
В светлеющих заревых сумерках крадутся чернецы по монастырским переходам. Вот они в ограде. Далеко-далеко уж ударили где-то в колокола. А у самых ворот застиг беглецов и первый, густой удар Чудовского колокола, — к заутрени.
Выкатился откуда-то взлохмаченный Митька. Словно ждал их! И деловито так: «Поспешайте, мол, калитка отомкнута, как раз привратник отлучился».
И правда: отворили, вышли, никто не видел. Все трое: Митька не отстал, да и не отстанет.
Москва гудит колокольным звоном.
4. КОРЧМА
Корчма на Литовской границе. Григорий, мирянином. Митька, Мисаил и хозяйка. На Митьке (он мал ростом, рыжеват) одежонка приличная, не оборван. Мисаил в виде бродяги-чернеца. Хозяйка подает на стол.
Хозяйка. Кушайте, родные. Что Бог послал. Вина не вынести ли, отец честной?
Мисаил. А есть у тебя вино?
Хозяйка. Как не быть!
Мисаил. Ох грехи! Не приемлю ныне, не приемлю раз принял и обрушились на меня беды неисчетные, обступили мя алчущие души моей напрасно, изострили жала свои, яко змии, разъяли пасти свои, яко львы. Слово Велиала [1] прииде на мя…
Хозяйка. Эки Страсти Господни! Спаси Господи и помилуй!
Мисаил. И восстал Бог, исторг мя из преисподней, избавил нози мои от преткновения, дабы ходил я во свете живых [2] … так-то, хозяюшка. Ты вынести винца-то, с дороги одна чарочка — отпустит Бог греху.
1
демоническое существо, дух небытия, лжи и разрушения.
2
Псалтирь (Пс. 17, 5–7. 16–20).
Хозяйка приносит вино. Мисаил пьет.
Григорий (хозяйке). Это куда дорога?
Хозяйка. В Литву, кормилец, к Луевым горам.
Григорий. А далече ли до Луевых гор?
Хозяйка. Недалече, к вечеру бы можно туда поспеть, кабы не заставы царские, да сторожевые пристава.
Григорий. Как заставы?
Хозяйка. Да бежал кто-то из Москвы, Господь его ведает, вор ли разбойник, только всех велено задерживать да осматривать. А что из того будет? Ничего, ни лысого беса не поймают: будто в Литву нет и другого пути, как столбовая дорога! Вот хоть отсюда свороти налево, да бором до часовни, а там прямо на Хлопино, а оттуда на Захареево, а там уж тебе и Луевы горы. От этих приставов только и толку, что притесняют да обирают нас бедных. (Прислушивается). Вот, кажись, скачут. Ах, проклятые.
Григорий. Хозяйка, нет ли в избе другого угла?
Хозяйка. Нету, родимый, рада бы сама спрятаться. Только слава, что дозором, а подавай им вина, и хлеба, и неведомо чего, чтоб им издохнуть, окаянным! Коней за тыном привяжут, а сами тут прохлаждаются…
Митька прилип к окну, высматривает. Мисаил вдруг беспокойно и спешно схватился, запихивает подрясник, стягивает пояс на животе, озирается по сторонам.
Мисаил. Как не быть уголку, хозяюшка? Ты спрячь меня куда ни зря, хоть на полати, да прикрой тулупом. Я этих проклятых знаю.
Хозяйка. Да чего ты, отец мой, всполошился? Они впрямь мучители окаянные, да может старца-то не тронут, А на полати не влезть тебе, высоки полати у нас.
Мисаил мечется, лезет тщетно на полати, срывается, замечает вдруг большую кадку за дверьми. Митька, как будто, тоже суетится, и когда Мисаил кинулся к кадке, он снял крышку. Сует нос.
Хозяйка. Ахти, отец мой, да куда ты? Кадушка-то с мукой! Не много там, да куда ты, спаси тебя Господи!
Не слушая, Мисаил переваливается животом и скрывается в кадке. Митька слегка прикрыл его крышкой и тотчас выскользнул во двор. Григорий молча сидит у окна. Входят пристава.
Пристав. Здорово, хозяйка!
Хозяйка. Добро пожаловать, гости дорогие, милости просим!
Пристав. Э, да тут угощенье идет! (Григорию). Ты что за человек?
Григорий. Из пригорода, с братишкой в ближнем селе был, теперь иду восвояси.
Пристав. А братишка где же?
Хозяина. Да вон мальчонка по двору побежал.
Пристав. Хозяйка, выставь-ка еще вина. Мы здесь попьем да побеседуем.
Садятся за стол. Хозяйка приносит вино. Пьют. Один из приставов важно осматривает Григория.