Борнвилл
Шрифт:
Она глянула на часы. Полдесятого. Полдевятого в Бирмингеме. Самое время позвонить домой. Под “домом” она понимала Британию, но звонить своему мужу Донни, как раз сейчас тусовавшемуся с друзьями, не собиралась. Не хотелось звонить и родителям, уехавшим в отпуск: они воспользовались неожиданным (и нежеланным) увеличением своего свободного времени – Британия наконец покинула Евросоюз и все британские члены Европарламента остались без работы. Нет, ее звонка ждет бабуля. Лорна пообещала набрать ей по скайпу, как только приземлится в Вене. Бабуля, для которой любой перелет сулил потенциальную катастрофу, неминуемое крушение самолета, сидит дома в смутной тревоге, пока Лорна не позвонит и не скажет, что возвратилась
1
Твердая почва (лат.).
Лорна села на кровати, открыла ноутбук – дешевое приобретение, сделанное у сомнительного торговца электроникой на той же улице, где она жила, и пока служившее ей верой и правдой. Никакого стола или тумбочки в номере не было, и Лорна положила подушку себе на колени, пристроила компьютер поверх, после чего щелкнула по бабушкиному имени в скайпе. Как обычно, ответа не последовало. Его не бывало никогда. И чего она все пытается пробиться к бабуле по скайпу? Сперва надо позвонить по городскому номеру. Городской телефон и письмо, на них бабуля полагалась, а вот современным способам общения не доверяла. Планшет у нее завелся шесть лет назад – подарок на восьмидесятилетие, – но как им пользоваться, она толком не разобралась. Нужно было позвонить ей по городскому телефону, звоня при этом и в скайп, и сопроводить голосом весь процесс. И так каждый раз.
Долго ли, коротко ли, покончив со всей этой суетой, у себя на экране ноутбука Лорна увидела привычную картинку: верхнюю часть бабулиного лба.
– Можешь под другим углом держать? – спросила она. – К себе наклони.
Картинка судорожно заметалась и накренилась не в ту сторону. Теперь Лорне открывался вид на бабулину шевелюру – как всегда, химически завитую и осветленную.
– Так лучше?
– Да не очень.
– Я тебя хорошо вижу.
– Это потому что у меня камера правильно нацелена. Неважно, ба, это неважно.
– Я тебя вижу.
– Это хорошо.
– Поговорить все равно можно.
– Ага, можно.
– Где ты?
– В гостинице.
– В Венеции?
– В Вене.
– Точно. На вид очень мило.
– Ага, уютненько.
– Как долетела?
– Хорошо.
– Без проблем?
– Без проблем. Как ты, ба?
– В порядке. Только что новости смотрела.
– Да?
– Вообще-то немного тревожно. Сплошь вирус то, вирус се.
– Еще бы. Тут о нем тоже говорят. У женщины, которая меня забирала из аэропорта, в машине было рулонов двести сортирной бумаги.
– Двести чего?
– Рулонов сортирной бумаги.
– Что за вздор.
– Ты бы, может, тоже купила про запас.
– Зачем это?
– Или пару-другую банок фасоли или супа – тоже про запас.
– Глупости. Люди с ума посходили. Да и покупает мне все обычно Джек – или Мартин. Принесут что попрошу.
– Наверное. Просто… никто, похоже, не понимает, что произойдет.
– Думаешь, к нам сюда доберется? Вирус.
– В Италии уже есть.
– Я видела. Всем велено сидеть по домам. Будет как чума, да? Как Черная смерть и прочий сыр-бор.
Лорна улыбнулась. Одно из бабулиных излюбленных выражений. Она все время употребляла его не задумываясь. Только она могла назвать Черную смерть “сыр-бором”.
– Ты побереги себя, вот и все, – сказала Лорна. – Сиди дома и береги себя.
– Не волнуйся, – отозвалась бабуля. – Я никуда не собираюсь.
Первые два утренних часа назавтра прошли в кафе рядом с гостиницей, где Лорна завтракала, давала интервью, а
– Музыкальность у меня, кажется, от нее, – сказала Лорна. – От моей бабушки, Мэри Агнетт. Она замечательная пианистка. Могла бы даже выступать с концертами. Но стала домохозяйкой и матерью и играет “Иерусалим” раз в неделю на собраниях местного ЖИ [2] .
Затем пришлось некоторое время объяснять, что такое ЖИ, и к концу этого объяснения Лорна почти не сомневалась, что то, к чему она вела, уже забылось. Какая жалость, что Марка здесь нет. У него подобного опыта гораздо больше, вечно он так потешен, так непочтителен, что все получается куда бодрее.
2
“Иерусалим” (“На этот горный склон крутой”, пер. С. Маршака) – стихотворение Уильяма Блейка из предисловия к его эпической поэме “Милтон” (1804); в 1916 г. его положил на музыку композитор Хьюберт Пэрри, стихотворение обрело известность как гимн “Иерусалим” и стало неофициальным гимном Англии. Женский институт (The Women’s Institute, осн. 1897) – система общинных женских организаций-клубов в Великобритании, Канаде, ЮАР и Новой Зеландии.
Но Марк доехал до гостиницы только в полвторого, после чего они с Лорной тут же отправились искать, где бы подкрепиться. Большинство ресторанов в округе оказались невыразительными забегаловками фаст-фуда. Они прошагали минут десять, пока не обнаружили нечто потрадиционнее: сумрачный интерьер с оплывавшими свечами, тяжелые дубовые столы и меню без перевода. Недели спустя Лорне предстояло вспомнить дух того дня – и в ресторане, и вообще в городе – как странный, тревожный: царило напряжение, словно до людей постепенно доходило, что некая перемена, некое незримое и неотвратимое событие того и гляди выбьет из колеи их обыденную жизнь, непонятно как – и к этому никак не подготовиться. Сдержанную настороженность трудно было облечь в слова, но она ощущалась.
Лорна заказала салат и тоник, Марк – мощный открытый сэндвич и два лагера. Лорну Марков рацион беспокоил нешуточно.
– Не смотри так осуждающе, – сказал он ей. – Мне надо питаться, чтобы поддерживать силы. И в Шотландии, между прочим, холодно. Нужно много телесного жира.
Она принялась рассказывать об интервью.
– Он пожелал узнать, как мы познакомились.
Марк задумался, вилка замерла на полпути ко рту.
– Как мы познакомились, я не помню, – проговорил он.
– Помнишь-помнишь. Ты пришел к нам в колледж. У всех нас была возможность с тобой поиграть.
– А, да, точно, – сказал он с видом гораздо более заинтересованным в том, что подцепил на вилку.
– Я была лучшей, – сказала Лорна, ожидая, что Марк подтвердит это кивком. Не подтвердил. – По крайней мере, ты говорил, что я лучшая.
– Конечно, ты была лучшей, – жуя, сказал он.
– И потом мы пошли выпить. Ты спросил меня, какой твой альбом нравится мне больше всех, и я сказала, что до того дня о тебе ничего не слышала.
– А вот это я помню. Меня очаровала твоя прямота и ужаснула твоя дремучесть – в равной мере.