Бортовой журнал 3
Шрифт:
Слова привлечены друг к другу не по принципу смысла, но по принципу валентности. Всегда выясняется: могут ли слова совпасть. Все слова означены. Они имеют равную температуру.
И в этом случае обсценизмы энергетизиру-ют фразу. Они ее раскручивают. В этом месте могут полететь искры.
Эта страна стоит на голове. Когда все остальные стоят на ногах – они стоят на ногах, и уже очень давно – эта страна стоит на голове. И ей всегда нужно время для того, чтобы
А потом маховик раскручивается – все уже на ногах, начинаем воевать.
Я сказал Коле, что мы очень похожи на немцев. Только мы немцы со знаком минус. Коля подумал и сказал: «С тремя минусами!»
Как на флоте разделяется моральное и аморальное?
Аморальным у нас считается воровство, предательство, доносительство.
Подхалимство? Меньше. Холуйство из области обыденного.
Дисциплина позволяет скрыть аморальное?
Да! Конечно! Безусловно!
Она для этого существует и поддерживается так абсурдно. Конечно да.
Потому что предполагается, что начальник – это такое чистое существо, и помыслы его тоже чисты, и надо очень стараться, чтоб из грязного существа, каким ты и являешься по сути на этой ступеньке служебной лестницы, дорасти до начальника – существа безусловно чистого и непорочного.
То есть если начальник (чистое существо) тебе приказал, то это сама родина с тобой говорит подобнейшим образом.
То есть тебе приказала родина – никак иначе.
То есть обличение начальства в делах его неблаговидных (все это тебе кажется, безусловно) – это измена родине – вот ведь в чем вся штука.
Но потом вдруг всем становится ясно, что начальник:
а) нечистое существо,
б) он еще и приворовывает.
А потом еще оказывается, что он и вообще глупый.
То бишь (поем высоким голосом) тра-ге-ди-я.
Маленького Сашку оставили вместе с посторонней бабушкой. Они с ним смотрят в окно на проходящие мимо электрички.
– Титичка! – кричит Сашка в полном восторге. Он очень любит электрички.
– Птичка? – откликается бабушка.
– Титичка! – говорит ей Сашка и от нетерпения просто прыгает на месте.
– Тетечка? – не унимается бабушка.
– Титичка! – строго говорит Сашка и смотрит на нее подозрительно.
– Лисичка? – снова вступает в разговор бабушка.
– Не буду с тобой разговаривать! – надувает губы Сашка.
«Росси-Растрелли, Росси-Растрелли!» – это я иду по улице Росси в Петербурге и про себя повторяю: «Росси-Растрелли!»
А все потому, что таблички на зданиях, построенных этими архитекторами, встречаются мне на каждом шагу.
Здорово.
И здания стоят на месте и поражают.
А еще были Трезини и Монферран, Витали, Шлютер, Кваренги, Клодт.
А были еще Чевакинский, Стасов, Захаров, Старов, Баженов, Бренна, Пименов, Ворони-хин, наконец, и многие, многие.
Многие были.
И остались от них здания, что пройдут сквозь века, и таблички с именами.
И по каждой табличке можно установить, когда это все происходило и при каком императоре.
А правильно сказал Монферран как-то царю:
– У нас в России построят лучше!
– У вас в России? – переспросил его царь.
– У нас! – подтвердил Монферран.
Их приглашали в Россию строить, и они становились русскими, для них все здесь становилось родным и понятным, так что все правильно: «у нас, в России».
Вот ведь какое дело! Людей приглашали строить за деньги, и они строили за деньги, а потом оказывалось, что все это душа, и стиль, и эпоха. Не спутать же ни с чем Исаакий и Казанский собор, Смольный и дворец Белосельс-ких-Белозерских.
М-да, господа! Порода, знаете ли. Какая это все-таки была порода!
Однако была.
О чем и таблички имеются.
И царей не боялись. И никакого тебе холопства, лизоблюдства.
Люди слова, люди дела. Люди, одним словом.
Они останутся в памяти потомков. Ради нее, подозреваю, и затевалось вся эта чехарда.
Деньги, деньги, деньги – все тлен, а вот то, что они создали, – это нетленно.
И цари были в курсе. Понимали происходящее.
А дворцы-то какие получались! Ну точь-в-точь их хозяева – чопорные или гордые, сдержанные, величавые, безумные.
Вот этот хозяин был немцем – строгим, точным, пунктуальным: по утрам только кофе и булочки. А к столу– в костюме, и ботинки на толстой подошве с пряжками.
А вот вам восток– вычурность, изнеженность, лень и сказочные богатства.
Сыновья эмира бухарского учились в Петербурге и служили в царской армии, а когда они приезжали к себе на побывку, то ужасались, и им все хотелось сделать так, как у них дома, в Петербурге.
Вот ведь где политика была. Имперская, не скрою, но политика.
Так что дома – это хозяева, и хозяева – это дома.
Какое глубокое понимание и проникновение в суть человеческой натуры – великой и слабой одновременно. И сколько же во всем этом силы, жажды жизни.
Они очень хотели жить, господа.
Но вот я попадаю в такое место, что между настоящими домами стоит нечто из стекла.
Оно блестит на солнце.
Оно блестит так, что напоминает железную фиксу, вставленную в ряд здоровых зубов.
Это тоже дом, вот только построен он недавно.