Бортовой журнал
Шрифт:
Про ос. Колоссальное количество ос на одного отдыхающего. Появляются они утром на завтраке и немедленно проверяют, что ты положил в тарелку. Особенно тщательно обследуется все, что красного цвета. К арбузу подлетают несколько раз – а вдруг это ловко замаскированная отбивная? Обожают ветчину и шашлык. Курица тоже сойдет, а вот яичница – нет. Рыба не интересует вовсе, правда, над семгой слабого посола носился внушительный рой – семга, скорее всего, пахла дохлятиной. Дохлятина им и нужна. Они отрывают кусочек
Вообще-то осы должны ловить на это дело мух и тем приносить пользу всему человечеству.
Видно, здесь они решили, что ветчина дармовая, так зачем гоняться за мухами? Потрясающе, как все быстро привыкают быть нахлебниками. Осы уже не ловят мух, они отламывают кусочки вашей пищи.
В обед они появляются редко: в жару летают только самые упорные – и среди ос есть идиоты, – а вот в ужин, пока еще солнце садится, назойливо напоминают о себе.
Этих ос можно не бояться, они пока еще никого не ужалили. Да и зачем им вас жалить, они всего лишь хотят отломить свою долю. Так что вы их совсем не интересуете. Хотя полетать, пожужжать, постоять перед лицом. Их можно смело отгонять рукой или вилкой.
Я сейчас же устроил маленькое сражение на шпагах – я делал блистательные выпады, я остервенело рубил воздух, я втыкал. Саня мне сказал: «Папа, что ты делаешь? На тебя все смотрят!» – «Саня! – сказал я ему с ужасным выражением лица, – пока я не даю им сесть, немедленно ешь ветчину».
Потом одна оса долго надо мной летала, пока не выбрала середину моих штанов – ее интересовала моя промежность, там она и зависла.
Не понимаю, зачем ей моя промежность?
Уже больше года, как ушла из жизни Елизавета Алексеевна Даль.
Это внучка Эйхенбаума. Того самого «железного кузнечика», друга Шкловского. Когда-то он порекомендовал Эмме Герштейн заняться Лермонтовым, и она занялась, открыла интереснейшие вещи. Кружок шестнадцати. Так бывает.
А Лиза потом вышла замуж за знаменитого Олега Даля, заболела астмой, переехала в Москву, а после его смерти превратила их квартиру в музей – по всем стенам его фотографии.
«Сюда приходят люди посмотреть, как жил Олег», – говорила она мне.
Мы сидели на кухне, и по комнатам ходил взволнованный пушистый черный кот.
Он все пытался выяснить: надолго ли я тут обосновался.
Каким-то образом он выяснил – не надолго – и успокоился.
Мы хотели издавать «Моего временника» ее деда, вот я и пришел к Елизавете Алексеевне.
Мы пили чай.
Я приходил к ней потом несколько раз. Она любила чай с сухофруктами. Я покупал ей курагу, изюм, орешки, лущеные семечки.
«Как в детстве, – говорила она про семечки, – мы семечки грызли, а ядрышки складывали в кучку, а потом всю кучку в рот и жуешь – вкусно!»
Как приезжал в Москву, так звонил ей, говорил: «Елизавета Алексеевна, я в Москве, сделать ничего нельзя, потому что я иду к вам. Вам можно выпить вина?»
Обычно я приносил бутылочку «Каберне», и мы с ней выпивали по бокалу. Она совсем не выходила на улицу, ей там становилось плохо. Денег особенных у нее тоже не водилось, поэтому я втихаря оставлял ей немного, сверху, на холодильнике. Она обнаруживала и звонила мне в Питер: «Саша! Как вам не стыдно! Я нашла деньги!»
Она задыхалась, много курила. «Вам же нельзя!» – пытался этому воспрепятствовать я.
«А доктор сказал, чтоб я не меняла образ жизни! – вот такой ответ.
А потом она рассказывала, как к ней сватался Даль и как они дружили с Виктором Конецким.
Ей приносила какие-то средства для жизни Анастасия Вертинская, «Настя», как она ее называла. Святой человек.
«У нее есть фонд, и она из этого фонда дает нам небольшую прибавку к пенсии. Вдовам артистов. А еще лекарства. И вдове Марка Бернеса она тоже дает деньги. А еще ей Павел Бородин, знаете, тот, что в Кремле, обещал нас в санаторий направить!»
Не попала она в санаторий. Что-то не получилось. А Анастасия Вертинская действительно святой человек.
Мы столкнулись с ней почти в прихожей. Я уходил, а она пришла, принесла Лизе содержание от своего фонда.
«Про Настю говорят, что она за наш счет наживается, а я считаю, что все это ерунда! – говорила Лиза. Она совсем была не против того, чтоб ее звали Лизой. Я тоже считал, что все это ерунда.
Она называла свою маму Ольгой. Она говорила: «Олег очень любил Ольгу».
Изюм она промывала под водой чуть-чуть: «Немножко грязи полезно для желудка!»
Вместе с ней жила какая-то девушка, совсем не родственница.
«Мне одной было бы одиноко. А потом ей все достанется. Она сохранит музей Олега. Знаете сколько людей приходит посмотреть?»
Мы издали книгу ее деда, и все никак не могли ей переправить авторские экземпляры, потом переправили, да не на тот склад, и я слезно просил Диму Муратова, главного редактора «Новой газеты» привезти ей книги, и книги ей привезли, вошел к ней замечательный Роберт с книгами, с арбузом, с фруктами. Вот радости-то было.
А потом она пыталась много раз позвонить Муратову и поблагодарить; и позвонила она как-то своей знакомой журналистке, Зое Ерошок, но та дала свой мобильный телефон сестре, что лежала в одной московской больнице; а та сестра приехала из Краснодара, и той сестре недавно сделали операцию – у нее был рак груди – и врач сказал, что нужно чудо, потому что она совсем не хочет жить; и Лиза позвонила, в поисках Муратова, сказала, кто она и по какому поводу, а та очень обрадовалась, и они поговорили, и оказалось, что эта женщина встречалась с Олегом Далем где-то там, давным-давно, далеко на юге; и они долго разговаривали на эту тему, вспоминали, и именно этих воспоминаний, как потом выяснилось, Лизе и не хватало, так как она готовила книгу об Олеге, а на следующий день врач ту женщину в больнице не узнал – человек совершенно преобразился, захотел жить.