Бортовой журнал
Шрифт:
Меня с ним должен познакомить Александр, который сначала меня представит своему другу Андрею, а тот представит «деду».
Едем мы на машине, а это от Питера шесть часов в одну сторону. Водитель Толик гонит со скоростью сто двадцать пять.
«А помедленнее нельзя?» – «Нельзя! Иначе будем ехать часов семь!» – то есть, езда с препятствиями, с обгонами, с выездом на встречную полосу.
Под самым Петрозаводском нас останавливает ГАИ. Каждая такая остановка – сто рублей.
ГАИ здесь стоит рядом с кладбищем, наверное, из уважения к мертвым.
Андрей руководит чем-то вроде медицинского центра реабилитации ветеранов различных
«Дед» мне очень понравился – небольшого роста, седой, в глазах – ум и осторожность.
У него градообразующее предприятие. Так что на средства комбината он построил два крытых катка (хочет третий), два бассейна (хочет еще один), дворец спорта и всяких кружков. У него есть орган и регулярно проводятся вечера органной музыки.
Потом у него есть форелевое хозяйство, шестьсот коров, детский дом, откуда дети приходят к нему на комбинат работать и детям из многодетных семей он дает обеды, после спортивных тренировок. У него три тысячи детей, и которых две с половиной – в различных секциях. На нем – жилье, поликлиника (хочет купит томограф), молоко, мясо, овощи и фрукты.
«Дед» поставляет бумагу в Финляндию. Треть всех газет у финнов выходит на его бумаге. А еще он продает бумагу англичанам и американцам.
А еще он постоянно отбивает от наших налоговых органов, которые пристально за ним следят. Они следят, а он только посмеивается – пусть следят.
«Дед» одет в обычный костюм и никаких золотых часов у него нет.
У него другие ценности. Он хочет остаться в человеческой памяти.
Все, кто говорит о «деде» улыбаются. Это не купить.
На обратной дороге нас у кладбища опять останавливает ГАИ. Толик возмущен: «Я же ехал «шестьдесят»!» – «А там знак «сорок». Поедем, посмотрим?» – «Нет!» – эта остановка обошлась Толику в пятьдесят рублей. Хотели сто, но в этот раз Толик торговался.
Почему-то никто не сказал, что здесь есть жалящие водоросли. Они селятся на веревках с буйками, что огораживают пляж. Купающие обожают зацепиться за эти веревки и так висеть. На руках от них ожог, как от крапивы, рука немеет. Проходит через два дня.
И еще никто не сказал, что маленькие рыбки чувствуют ранку на колене и могут в нее вцепиться. Не очень больно, но они зубатые. Это оттого, что их здесь прикармливают. Видимо, из-за этого. Как правило, рыбы боятся человека, а здесь – нет. Подходят и смотрят. И вообще, насчет разумности рыб: человечество явно наделило их гораздо меньшим разумом, чем это есть на самом деле.
Они любопытны, но это нельзя назвать дружелюбием. Маленькие рыбки более агрессивны. Большие – ленивее.
Я познакомился с одной очень гордой рыбкой. Кажется, это маленькая спинорожка. Я нашел в воде длинный белый пластмассовый стакан с рваными краями. Обычно я убираю из воды все, что может поранить купающихся. Этот стакан плыл к берегу, и на него обязательно кто-нибудь наткнулся бы. Я взялся за него, чтоб оттащить к берегу, из стакана выплыла маленькая рыбка и направилась к моему лицу.
Рыбы точно знают, где у человека голова. Она сделала резкий бросок в лицо – не тронь мой дом.
Я оставил тогда стакан в покое, и спинорожка немедленно в него забралась.
Как только я опрокидывал стакан, рыбка из него вылетала, как только оставлял в покое, – она в него забиралась.
Его бы все равно прибило к берегу, поэтому я перевернул стакан и поймал спинорожку.
На берегу она вытаскивала из стакана мордочку, словно хотела узнать, почему так уменьшился мир.
Все мои попытки пристроить стакан на дне, придавив его камнем, не увенчались успехом. Я отнес его к скале. Там я выпустил спинорожку.
Турция.
С трапа самолета немедленно попадаешь на жаркие подушки окружающего воздуха. Только попал – и тебя еще сверху этими подушками забросали, а потом – багаж, автобус, серпантин дорог.
Горы здесь поросли соснами, а у моря финиковые пальмы разбросали свои нестриженые удилища.
У отеля растут бананы. Я подумал: на кого же похожи бананы? Они похожи на понурившихся от жары лошадей.
Через десять дней становится скучно. Думаю, так же скучно в раю на всем готовом.
Когда мне скучно, я от скуки могу чего-нибудь такое выкинуть.
И я выкинул. На обеде я увидел этого француза. В отеле французов довольно много, а этот – старый, с гипертрофированными мышцами борца. На шее у него было сразу две золотые цепочки, толщиной в мизинец, браслеты были и на запястьях.
Как только борцы перестают бороться, у них вылезают их былые травмы – это внушительное зрелище, бицепсы будто раздавлены в больших тисках.
Все спортсмены всегда с интересом рассматривают друг друга. Пока я смотрел на француза, он разглядывал меня.
Я поднял руку в приветствии – француз сделал то же самое.
– Бедняга Жиль, – сказал я вроде бы почти про себя, – его совсем не узнать.
– А вы его знаете? – заинтересовались сидящие рядом дамы.
– Конечно! Вот только не признал его сразу. Старый пират! Столько лет прошло.
– И чем он знаменит?
– Жиль – капрал иностранного легиона, – я произнес это с легкой усталостью в голосе, и, скосив глаза, посмотрел, как меня слушают. Слушали меня великолепно, можно было продолжать. – Как он попал в легион, этого не знает никто. Французы там обычно не служат. Он потому и называется иностранным. Про Жиля ходили легенды. Говорили, что он неделю может питаться только теми пиявками, что к нему присосались. А еще сказывали, что он бегает, как лось, и прыгает, как пантера, и что если бросить его в бассейн к муренам, то от них мало что останется. Словом, Жиль был настоящий коммандос.
Дело было в Анголе. Нас бросили выручать французов. Их отряд застрял в болотах недалеко от местечка под названием Кондига. Местные партизаны – мы их называли зебрами – взяли их в кольцо. Силы таяли, кольцо надо было прорывать. Тогда бросили нас: морская пехота Северного флота с прикомандированными к ней кубинскими самоубийцами – неплохая приправа к этой французской каше.
Пробивались мы в лоб – тропу через окружающие болота знал только наш проводник, но его подстрелили тут же влет, как вспорхнувшего из травы золотого фазана. По тому, как он кувыркнулся в воздухе, сразу стало ясно: можно к нему не бросаться – готов. Так что пошли в лоб. Мы попали под кинжальный огонь. Черт его знает, как мы добрались тогда до французов. И что самое удивительное – они нас в этой свалке не перестреляли. Пули шлепались вокруг, как капли летнего дождя, и каждому из нас захотелось сделаться маленьким и забраться маме под юбку.