Бортовой журнал
Шрифт:
В это время француз встал и пошел с бокалом в руке за соком. Шел он старческой, шаркающей походкой.
– Уже плохо ходит, – продолжил я, проводив его взглядом.
– Что ж вы к нему не подойдете? – спросили дамы с придыханием. – Такая встреча!
– Нельзя, – сказал я с невыразимой печалью. – У коммандос так не принято. Что было, то было. А теперь у всех новая жизнь и внуки. Я могу только помахать ему издали рукой. Захочет – ответит тем же».
Я слабо махнул рукой французу. Он махнул мне в ответ.
Недалеко от острова Шпицберген
Ох, и дел теперь у министерства иностранных дел! Ох, ох, ох, – мои самые искренние поздравления! Спали, спали – на тебе! Вот тебе, бабушка, и Юркин день с булочками!
Ну, что, иноземцы, пожалуйте теперь к нам, в наше Средиземье! У нас там и подземные тролли имеются, и Змеи Горынычи! У нас теперь опять Ермак и покорение Сибири. Только Сибирь теперь везде! Учтите! Весь мир теперь для нас Сибирь! Так что в гости к вам скоро придет наша кузькина мать, и мы вам ее покажем.
А вот и ладушки! Д-да-да!
Да! Азиаты мы, с раскосыми и жадными очами! А вы чего хотели? На что вы рассчитывали, очень хотелось бы нам знать?
За нами же никого нет. Мы же сами по себе. Мы сами себе страна, родина и государство! И сами мы себя охраняем и защищаем! Вот и попробуйте теперь с нами договориться. Вас – два, а нас – миллионы. И будем мы в море выходить на траулере «Электрон», который ржавый даже по телевизору, а вы на нас будете охотиться.
Вот только попробуйте нас утопить – мы немедленно купим утонувший у пирса, к такой-то матери, пограничный катер, поставим на него новый дизель, камбуз соорудим, чтоб на юте костер для подогрева каши не раскладывать, патронов за ерунду денег на складах купим до того, как они взорвутся, а потом двинем его на защиту наших рыбных интересов – о, как!
У нас же ничего нет, кроме этого катера и рыбы, которую, кстати, вам же в Норвегию мы и сдаем! А вы у нас захотели корм отнять? Ложку и котелок? А нас посадить на сто лет из-за того, что вы взяли и объявили вашими эти двести миль?
Вот это самое вам место, о котором нам запретили здесь говорить, в гранитном исполнении!
Проще говоря, фигушки вам!
Фигушки! И без министерства иностранных дел справимся! Они там сами пусть теперь залезают в международное право и решают что там у них написано – у кого двадцать миль вдоль берега, у кого – двести. Мы и без них разберемся.
И без министерства обороны, которое два дня решало кому прийти на помощь: то ли траулеру, то ли норвежцам. А, может, надо было самим утопить «Электрон», чтоб, значит, и концов потом не найти, и перед всем миром оправдаться – мол, чокнулся у нас капитан траулерный и только так с ним мы и смогли справиться.
Вот ведь как мы теперь жить начинаем!
Теперь ведь даже ежику отмороженному понятно кто и для чего приспособлен.
Кто приспособлен нефть, да газ делить и его ни на что другое уже не хватает, а кто – суму свою защищать, с которой его по миру пустили.
Вы там за кордоном еще не видели нашу суму?
Так мы вам ее покажем.
О наших книгах
Книги же, как люди – у каждой свой характер.
К каждой надо найти свой подход, привыкнуть, приноровится, и тогда она затянет тебя в свою глубину и не отпустит до самой последней странице.
В нашем издательстве вышли книги, которые, на мой взгляд, обладают этими качествами.
Прежде всего, это Бруно Шульц, конечно, с его «Трактатом о манекенах» в прекрасном переводе Л. Цывьяна. Помню свое ошеломление от того, что я наткнулся на первой же странице на строки: «Одурев от света, мы перелистывались в огромной книге каникул, все страницы которой нестерпимо сверкали и таили на дне приторно-сладкую мякоть золотистых груш», – какой неторопливый, вкусный взгляд на мир.
Потом еще, конечно же, Лоренс Стерн «Жизнь и мнения Тристрама Шенди, джентльмена» – сытый, лоснящийся Стерн: «Я очень хорошо знаю, что конь героя был конем целомудренным, и это, может быть, дало повод для противоположного мнения; однако столь же достоверно и то, что воздержание Росинанта… проистекало не от какого-нибудь телесного недостатка или иной подобной причины, но единственно от умеренности и спокойного течения его крови.»
Стерна невозможно читать непрерывно, но его можно читать небольшими порциями и тогда жизнь обретает неторопливый смысл.
Книга Б. М. Эйхенбаума «Мой временник», несомненно, имела на себе влияние Стерна. Достаточно только прочитать подзаголовок одной из глав: «Жизнь и подвиги чухломского дворянина и международного лексикографа Николая Петровича Макарова» и сравнить несколько строк: «Я родился в одну из самых бурных и замечательных эпох международной и русской (славяно-скифской) истории: спустя пять лет после Аустерлицкого сражения и за два года до нашествия французов, недавно описанного известным графом Л. Н. Толстым.»
Эмма Григорьевна Герштейн не обладала столь витиеватым стилем, но у нее было другое достоинство – ее русский язык очень точен. И это действует. Ее «Память писателя» я читал, как детективный роман – не оторваться. Я прочел его от начала до конца, а потом начал читать снова. Это единственная книга, которую я прочитал два раза подряд.
Марсель Пруст «Пленница» а переводе А. Франковского: «С самого утра, когда голова моя была еще обращена к стенке, и раньше, чем я замечал, какого тона светлая полоса над большими оконными занавесками, я уже знал, какая сегодня погода. Первые утренние шумы сообщали мне о ней.»