Босс (не) моей мечты
Шрифт:
И, да… Танька до сих пор боится признаться нашим родителям о… нас. Мы живем вместе почти месяц, но никто так ничего и не знает…
За окном лежит плотный серебристый снег, в квартире пахнет живой елкой, да и вообще – на следующей неделе нам нужно ехать на свадьбу Тимура и Крис, но Танька делает вид, что ничего не происходит. Размешивает сахар в чашке капучино и мечтательно смотрит в окно. Может, и мне посмотреть? Заодно успокоиться и перестать себя накручивать.
– Стрельбицкий, перестань дышать мне в макушку, – протягивает
Мы так и стоим, смотря на мерно падающий за окном снег, черные движущиеся точки людей и машин…
– Ма-арк… Чего ты волнуешься? – повторяет она.
– Я волнуюсь? – забираю из ее рук чашку и отхлебываю кофе. – Почему ты до сих пор не сказала родителям? Танька, ты меня стыдишься? Смотри, Ларина – на свадьбе нам придётся во всем признаться. Как еще на работе никто ни о чем не догадался?
– Да все давно догадались, Марк. Ты так многозначительно на меня смотришь, – улыбается она, чмокая меня в щеку. – Я… В общем, я не ожидала, что бабуля и Павлик окажутся такими партизанами.
Я знаю, что прячется в ее глазах – тоска, обида, недосказанность… Я ведь так и не сказал ей о любви… Ну не знаю я, как это – любить? Бабочки в животе у меня не порхают, да и сердце не сбивается с ритма… Мне просто с ней хорошо. И я не представляю уже своего дома без нее… Не представляю возле себя другую. Сейчас даже мысли о чужих губах и руках кажутся омерзительными. Мне легко с Таней. Интересно, классно… Про постель я вообще молчу – там у нас всегда было офигенно. Но любовь… Может, она еще зреет? Или давно созрела, а я не позволяю ей расцвести по-настоящему?
Оттого Танька и молчит. Она не верит в нас. Боится, что мне надоест играть в семью. И заявление в загс подавать отказалась. Попросила дать ей немного времени. Привела уйму причин для отсрочки – сложную ситуацию у Павла, грядущую свадьбу Лоры Брикман… В общем, всякую чепуху…
– Тань, на свадьбе будут наши родители. Так что… Они меня прибьют, блин… Мы живем почти месяц, но о внучке не знает никто. Я Тимуру сказал, что приеду с девушкой. Об Ульке промолчал.
– Марк, я решила по-другому, – наконец, выдыхает она.
Кладет чашку в раковину и садится за стол. Смотрит подозрительно, словно пытаясь угадать мое настроение.
– Говори уже, Танюшка, – складываю руки на груди и подхожу ближе.
Если она скажет, что уходит от меня, я… Наверное, сдохну. Странное дело, я ведь не задумывался об этом… Даже мысли не допускал, что Танька может уйти. И теперь, прямо сейчас, горло перехватывает спазм. И… Вот оно, странное чувство – мне не хватает воздуха… Сначала я кажусь себе тяжелым, как бетонная стена, потом – невесомым как гребаный шарик. А сердце пляшет в груди, как нетрезвый танцор. А ведь я всего лишь допустил мысль! Танька-то ничего еще не сказала.
– Стрельбицкий, тебе плохо с сердцем? – взволнованно произносит она. – Господи, Марк…
– Тань,
– Мы полетим в наш город немного раньше.
– Свадьба ведь в Красной Поляне.
– А оттуда в Сочи. Не хочу, чтобы сотня человек стали свидетелями наших разборок.
– Ты права. Когда летим?
– Через три дня. Погостим у моих, потом у твоего папы… Лилька тоже ведь ничего не знает?
– Нет, конечно. Ты же попросила молчать, а я… Похоже, я медленно и необратимо превращаюсь в подкаблучника.
– Что будем делать с твоей мамой? Как они… после развода? Она ведь… – прячет взгляд Танька.
– Нормально. Лилька намекнула, что родители кокетничают друг с другом. Да и не было у отца ничего с той… Так, интрижка на один раз… В общем, не бери в голову. Я бы очень хотел, чтобы родители сошлись. Отец сильно сдал. Да и мама как-то резко постарела.
– Марк, я уверена, что мои все поймут.
– Откуда такая уверенность? – хмыкаю я. Растираю переносицу, боясь представить, как отреагирует Ларин. Он – не человек, скала! Если бы я не знал о его роде деятельности, подумал, что он военный.
– Они меня очень любят, вот откуда, – облегченно вздыхает Танюшка.
Не без труда уговариваем Анну Степановну присмотреть за квартирой на время нашего отсутствия. Мое жилище теперь не узнать – оно обросло разными вещицами для уюта – ковриками и безделушками, подушками, красивой посудой. Но, несмотря ни на что, в нем по-прежнему временно живут мои питомцы. Сейчас, например, у нас обитают два котенка, которых облили горючей жидкостью и подожгли несовершеннолетние подонки.
Я учу Ульяну обрабатывать животным кожу, протирать глаза, убирать туалет. Танька вроде бы меня поддерживает. Бормочет только Анна Степановна. Говорит, что я занимаюсь ерундой и «всех на свете не спасешь».
Но, когда наступает день отъезда, бабуля наотрез отказывается отдавать котят девчонкам из приюта.
– Одного я Греем назвала. А второго Ферхатом, – многозначительно произносит она, встречая удивленный Танькин взгляд.
– Греем? – переспрашивает она.
– Какая ты, внуча, несовременная! Грей – из «Пятьдесят оттенков серого», а Ферхат – герой «Черно-белой любви». Какие вы отсталые, а еще молодые!
– О боже, бабуля! Марк, проверь паспорта, все на месте?
Улька возбужденно прыгает возле входной двери, а я впервые за долгое время испытываю настоящий, почти животный страх… Я очень боюсь Ларина! Всегда побаивался, а теперь…
– Выдыхай, Стрельбицкий. Перед смертью не надышишься. Такси в аэропорт приехало, – улыбается Танька.
– До свидания, Анна Степановна, – произношу я, набрасывая куртку. – Берегите Блэка и Серкана.
– Тьфу на тебя, зятек! Грея и Ферхата. Неважно… Желаю тебе вернуться домой живым и здоровым, Маркуша. Бедный мой Саша…