Боткин
Шрифт:
Сергей Петрович одевался очень просто и так же одевал детей. Зимой отец и мальчики носили одинаковые мягкие шапки, низко надвигая их на лоб. Летом отец; с сыновьями одевались легко, ходили пешком, взбирались на горы, плавали.
«Анастасия Александровна, — писал в своих воспоминаниях Белоголовый, — была чутким умным другом и заботливой женой. Она внесла в существование Боткина тот мягкий женственный элемент, который при трудовой жизни делает семейный очаг особенно привлекательным. Недаром все друзья мужа высоко ценили ее и в своей привязанности мало разделяли эту редкую пару. И матерью она была самою образцовою в том отношении, что, страстно любя своих детей, умела сохранить необходимое педагогическое самообладание, внимательно и умно следила
О самом Боткине Белоголовый писал: «Как все люди сильные, он был нрава мягкого и уживчивого и, весь поглощенный делом, не обращал внимание на житейские мелочи, избегал ссор и не любил праздных споров. Он, как малый ребенок, не знал цены деньгам; зарабатывая очень много своим трудом… он проживал почти все, тратя большие суммы на содержание семьи, на образцовое воспитание детей, на свою обширную библиотеку; жил просто, без излишеств, но хорошо, дом его всегда был открыт для близких знакомых, которых у него было не мало. Известно, что также был открыт и его кошелек для всяких благотворении, и едва ли кто-нибудь из обращавшихся за помощью уходил от него с отказом; по крайней мере такова была репутация Боткина, потому что левая рука никогда не знала, что творит правая; сам он никогда даже близким своим не обмолвился о своих тратах подобного рода».
В другом месте своих воспоминаний Белоголовый пишет о детски доверчивом и благодушном отношении Боткина к людям, его безграничной вере в хорошее в человеке и о том, как тяжело он переживал всякий раз, когда сталкивался с жестокостью и несправедливостью.
Глава X
Лейб-медик императорского двора
«Обязанность врача мне никогда не может быть тяжела, но иногда делалась невыносимой в моем положении».
Лето 1869 года Анастасия Александровна с детьми проводила во Франции. Перед началом осеннего семестра Сергей Петрович выбрал время для поездки за семьей. Остановились в Париже. Здесь Боткину снова удалось встретиться с Герценом.
«На этот раз мы застали в Париже Сергея Петровича Боткина с семейством, чему Герцен очень обрадовался… — пишет в своих воспоминаниях Тучкова-Огарева. — Несмотря на то, что Герцен и Боткин подолгу не виделись, отношения их не охладились… Боткин давал знать Герцену о своем прибытии на Запад, даже сообщал ему, как распределено его пребывание за границей».
Герцен высоко ценил Боткина, это видно на многочисленных отзывов его в переписке с различными лицами. Вот примеры их:
Письмо к сыну 28 сентября 1868 года:
«…Это замечательный человек, ясность его языка поразительна».
Письмо к Мейзенберг 3 октября 1868 года:
«…Я безмерно доволен Боткиным. Это единственно разумный врач».
Письмо к Огареву 20 сентября 1868 года:
«…Доктор — гениальный!»
Встреча Боткина с Герценом в 1869 году была последней. Александр Иванович умер 21 января 1870 года.
Осенью в 1869 году Сергей Петрович надел креповую повязку на шляпу и на рукав, да так и не снимал ее больше года. Одни за другим умерли два старших брата. Сначала пришла депеша из Парижа. После апоплексического удара в угнетенном состоянии выбросился на окна Николай Петрович Боткин.
Василий Петрович, глава дома Боткиных, умирал медленно. Последние годы он жил за границей, лечился у лучших европейских врачей. Он умер в октябре 1869 года.
Часть своего капитала Василий Петрович завещал Московскому университету, консерватории и школе живописи и ваяния. Остальную часть денег оставил братьям и сестрам от мачехи — младшим Боткиным, которые с юных лет были на его воспитании.
— Деньги, доставшиеся Сергею Петровичу, помогли ему продолжить
В Медико-хирургической академии многое изменилось. Умер Дубовицкий, ушли из академии Зинин, Якубович. Внутри академии ширились разногласия, обострялась борьба.
В 1666 году Боткин был назначен членом Медицинского совета министерства внутренних дел, но, несмотря на это, его, как и Сеченова, считали неудобным профессором. За ними организовали полицейскую слежку, выжидали случая, чтобы доказать их нелояльность, их прямую связь с бунтующими студентами. Шпионам, однако, пришлось ограничиться только донесением, что «оные профессора своими лекциями приобрели большую популярность», а особому отделу департамента полиции при министерстве внутренних дел сделать вывод, что «масса слушателей посещала лекции Сеченова и Боткина, вследствие этого правительство изволило удалить их из Медицинской академии». Так гласило секретное донесение, сохранившееся в архиве. Но полиция в данном случае приняла желаемое за действительное. Боткин продолжал вести кафедру в академии, Сеченова же «не изволили удалить», а он сам ушел из нее.
Поводом послужило дело о провале членами конференции кандидатуры Мечникова на кафедру зоология, которая была выставлена Сеченовым. Он писал Мечникову: «Я предложил вас, как вам известно, в ординарные (профессора): комиссия.
разбиравшая ваши труды, тоже предложила вас в ординарные, а когда отчет ее был прочитан, я снова заявил конференции, что вы желаете баллотироваться только в ординарные. Вслед за этим и по закону и по разуму следовало бы пустить на шары вопрос о вашем избрании, а между тем президент академии, а вслед за ним Юнге и Забелин… потребовали вдруг предварительного решения следующего вопроса: „Нуждается ли вообще наша академия в преподавателе зоологии в качестве ординарного профессора?“ Это подлое я беззаконное заявление… сразу выяснило для меня положение вашего дела: достойная партия не желала вас принять в свою среду, но вместе с тем не хотела положить на себя срама забаллотировать вас… Верьте мне или не верьте, но вслед за этой подлой комедией меня взяло одну минуту такое омерзение и горе, что я заплакал. Хорошо, что я успел вовремя закрыть лицо, чтобы не доставить удовольствия окружающим меня лакеям. Простите же меня еще раз, что я позволил себе ошибиться, как ребенок, насчет моральных свойств большинства моих почтенных товарищей, но вместе с тем посмотрите, в какую помойную яму попали бы вы, будучи избранным».
Сеченов подал в отставку. Вместо него профессором физиологии академии был назначен И. Ф. Цион. Кандидатуру эту поддерживал военный министр. Цион открыто заявил, что будет бороться со всем новым, по его мнению, пагубным в науке. Крупный ученый, но человек беспринципный, Цион не постеснялся принять должность ординарного профессора физиологии в Медико-хирургической академии, хотя конференцией был избран другой кандидат. Назначение Циона вместо Сеченова, да еще этот скандальный инцидент были долгое время в центре общественного внимания. Дело обсуждалось на страницах печати. На уход Сеченова и назначение Циона отозвались «Отечественные записки», «Знание» и выходивший за границей революционный журнал «Вперед». Все статьи были проникнуты уважением к Сеченову, сожалением о его уходе и протестом против нарушения военным министром принципа выборности.
Эти столкновения послужили поводом для широких студенческих волнений, перекинувшихся из академии в Технологический институт и другие высшие учебные заведения столицы. В результате волнений было сменено руководство академией. Занятия временно прекратились, последовали аресты и исключения из академии. Белоголовый писал брату Андрею: «Студенческие истории кончены, и более 50 человек принесены в жертву; теперь мы снова в периоде злой реакции… Наши высшие учебные заведения… превращены теперь черт знает во что: все, что было из молодежи почестнее и поспособнее, все это выгнали вон, и остались одни посредственности и ничтожества».