Бой без выстрелов
Шрифт:
Через два дня рано утром на Товарной собралось около двух тысяч мужчин, женщин и детей еврейской национальности. Отдельной стайкой держались девять детей в возрасте до семи лет, приведенные на станцию из детского дома, не эвакуированного из города. Многие теснились около профессора Брумгольца, докторов наук Швейцмана, Мерейнкса, Рибинского, полагая, что и фашисты не могут же не считаться с такими крупными учеными.
Точно в назначенное время был подан состав из восемнадцати открытых платформ и двух крытых вагонов. Началась погрузка.
Среди ожидавших погрузки раздались голоса:
— Почему
Знавшие немецкий язык обращались к чиновнику, командовавшему посадкой.
— Не волнуйтесь, господа. Погода теплая, а на главной магистрали вас ждет пассажирский состав. Эти неудобства ненадолго.
С платформ было видно, что станция плотно оцеплена фашистскими солдатами. На каждой платформе стояли с автоматами наготове два гитлеровца.
Свисток — и необычный эшелон тронулся в путь. На стрелках платформу качнуло. Одна из женщин, потеряв равновесие, ухватилась рукой за борт. Солдат немедленно ударил по руке каблуком сапога.
На перегоне два подростка спрыгнули на ходу, упали, поднялись, рассчитывая, очевидно, скрыться в кустах. Не один, а десяток автоматов нацелились на них и срезали, как серпом срезают колос. Парнишки дернулись, что-то крикнули и затихли. А с задних платформ, когда они равнялись с распластанными телами, снова гремели выстрелы.
Алексей Фофанов, сторож склада Заготзерно на узловой станции был на дежурстве. Он то сидел под навесом в тени, то обходил территорию складов. Обычно в это время на складах большое оживление — пора хлебозаготовок. Нынче все мертво, тихо, пусто. Рельсы подъездного пути покрылись густой ржавчиной. Хоть бы кто ненароком забрел покурить, посудачить. Но с недавних пор обходят люди район складов стороной, с опаской поглядывая, спешат быстрее миновать страшное место.
Севернее складов равнину перечеркнул глубокий противотанковый ров: женщины строили оборонительный рубеж для своей армии. И сейчас высоким валом чернеет земля. Здесь фашисты расстреляли уже не одну тысячу советских людей, сбрасывая трупы в ров.
Фофанов услышал гудок паровоза на подъездном пути. Какой-то странный состав двигался к складу. Когда состав подошел ближе, сторож рассмотрел, что за первым крытым вагоном — платформы, набитые людьми. Всего восемнадцать платформ, а в хвосте снова крытый товарный вагон. На крышах вагонов — фашистские солдаты с пулеметами, на платформах — автоматчики.
Состав стал. Паровоз, тяжело дыша, выпускал пар.
Пассажирам на платформах приказали раздеваться. Охрана эшелона и солдаты специальной команды, поджидавшей состав, прикладами подгоняли замешкавшихся.
— Шнель! Быстро! Шнель!
Народ погнали с платформ и из вагонов. Потом выстраивали в колонну. Когда все были построены, приказали идти. На ходу растягиваясь, колонна двигалась к противотанковому рву.
Первую группу полуголых людей поставили на черном отвале шеренгой и длинными очередями расстреляли.
Когда в хвосте колонны услышали стрельбу, увидели, как падали в ров с черного откоса белые фигуры, здесь поднялся такой плач, что, кажется, и камень не выдержал бы, не то что человеческое сердце. Многие бросались бежать, но тотчас падали, подкошенные пулями.
Фофанов
Все было кончено. Две тысячи человек покоились в глубоком рву, заполнив его почти до краев…
23
Город замер, затаился: массовый расстрел евреев лег на души людей могильной плитой. А в ресторане новоявленного «предпринимателя» Алинова джаз играл бравурные марши и веселые песенки, и это лишь подчеркивало трагичность случившегося.
В больнице даже обычная пятиминутка проводилась вполголоса, точно из боязни потревожить покой погибших. Чудовищная, бессмысленная дикость массового уничтожения людей в противотанковом рву каждому из работников больницы напомнила об опасности. Уже ни у кого не было сомнения, что гитлеровцы и минуты не будут размышлять, если решатся уничтожить советских раненых. Почему до сего дня не решились? Одна из причин, полагал Ковшов, в том, что не дошли руки до больницы у главного палача — начальника местного гестапо Гельбена. Дойдут же наконец. И тогда…
Утром Ковшова предупредили, чтобы он не отлучался из конторы. Записка была написана Венцелем.
— Надо полагать, приедет большое начальство, — сказал на пятиминутке Ковшов. — Может быть, сам Гельбен нагрянет.
Договорились — всем быть на своих местах. Раненым, крайне возмущенным расправой на узловой станции, не говорить, кто сегодня посетит больницу, а то вдруг кто-нибудь не выдержит и выразит свое отношение к «высоким гостям» вслух.
В контору была вызвана врач Галина Семеновна Эрнит. Сдержанная, молчаливая Галина Семеновна немногими словами могла успокоить больного, вселить в него веру, подбодрить.
Ковшов после встречи с Герингом, когда Венцель поправил переводчика, окончательно укрепился в мысли, что надо иметь своего переводчика. Нельзя полагаться на типов, как тот, в гестапо. Но найти переводчика, с которым можно бы появиться в любом немецком учреждении, было трудно. Ковшов переговорил со всеми, кто считался знающим немецкий язык. Понять речь они еще могли, но точный перевод был выше их сил. Наконец указали Ковшову на Галину Семеновну. Она язык знала хорошо, не раз переводила статьи из научных немецких журналов, бегло говорила.
— Вы и не представляете, Галина Семеновна, какой вы клад! — обрадовался Ковшов. Он объяснил, почему переводчиком должен быть свой человек, насколько спокойнее ему будет тогда вести разговор.
— Боюсь, что я не подойду.
— Почему? Страшно?
— Дело в том, что я — еврейка.
— Кто это знает в городе?
— Только вы.
— Вас же никто за еврейку не примет.
— У гитлеровцев на евреев особый нюх.
— Плюньте! Вся их расовая теория — чушь. И нюха никакого. Вы знаете Прибалтику?