Бой вечен

Афанасьев Александр

Потом – мы въехали в Севастополь, город, по улицам которого я бегал еще неразумным пацаном и в котором потом побывать – никак не приходилось. Горящие золотым шитьем мундиры на улицах и кортики на поясах, серая сталь боевых кораблей на рейде и Херсонесский маяк. Автомобилей не так много, больше электромобили, это заметно по свежему воздуху на улицах. Дело в том, что государственным служащим при покупке электромобиля предоставляется большая скидка – от Его Величества. Внедряем современные технологии.

Майкл – вырулил к бульвару

фельдмаршала Корнилова. Оставил машину – я уже знал, куда мы идем.

Площадь, закованная в серый гранит. Пушки по обе стороны площади – как стальные часовые памяти. Ступени, идущие прямо к морю. И Вечный огонь.

Это была площадь Севастопольской обороны. Она была воздвигнута не только в честь тех, кто отстоял город во время штурма объединенной англо-французской эскадры. Но и в честь тех, кто дрался насмерть на узких, пропитанных смертью улицах Константинополя, кто ночью высаживался с баркасов, с кортиком в зубах и револьверами в обеих руках подкрадывался к вражеским береговым батареям, кто сходился с британскими уланами в деле под Багдадом, кого взорвали, сожгли, застрелили из-за угла во времена Замирения. Точно такая же площадь существовала и по другую сторону Черного моря – моря, которое стало нашим, – в Стамбуле, переименованном в Константинополь. Только та площадь – была посвящена памяти турков, павших при обороне родного города, а потом помогавших нам восстановить Порту – уже в составе Российской Империи. Пролитая кровь требовала памяти – если она была пролита за правое дело, – даже если и на другой стороне баррикад.

И только мы не знаем, за правое ли дело воюем. Мы просто деремся… потому что деремся. Стреляем и отмахиваемся катраном – боевым водолазным ножом – от истории. Совсем недавно я прочитал у французского революционного писателя Виктора Гюго – сильнее всех армий мира идея – время которой пришло. Французы разрушили свою страну, бросили ее, как хворост, в костер – ради идей. Господь свидетель – я сделаю все, чтобы это не повторилось в России.

Когда я бывал на этой площади – еще маленьким, – меня поражало то, что здесь как будто воронка какая-то. Иногда уже за пять шагов – не слышно, что тебе говорят. Пространство поглощает звук – и иногда мне кажется, что так же оно поглощает время.

Чуть в стороне – стояли автобусы – привезли кадетов. Они не поприветствовали меня салютом – потому что я был в гражданском. И не надо, мой удел – безвестность…

– Не слишком подходящее место для выяснения отношений, тебе так не кажется? – спросил я Майкла.

– Я не хочу выяснять отношения.

– Уже прогресс. Так чего же ты хочешь?

Майкл оглянулся, потом посмотрел вверх. Ага… заметил особенность площади Севастопольской обороны. Сначала это немного пугает.

– Это здесь нормально. Просто говори тише… здесь никто не говорит громко. Тебя мать прислала?

– Нет. Она не говорит ничего про тебя.

– А ты хочешь знать?

– Да, хочу! Тебе не кажется, что я имею на это право!

– Говори тише.

Майкл снова огляделся по сторонам.

– Извини.

– Принято. Ты говоришь насчет прав – а как насчет обязанностей?

– Ты о чем?

– О том. Куда ты собрался?

Майкл сбился – как подросток, которого застигли за чем-то нехорошим.

– Откуда ты знаешь? Мама позвонила?

– Нет. По тебе видно. Тебе не стоит идти по моим стопам, по стопам своего деда.

– Почему?

– Ты родился и рос в Америке. Слишком открытый. У вас там не умеют врать, не любят этого делать. Тебя легко просчитать… да что там просчитывать, у тебя все на лице написано.

– Я сам решаю, что мне делать! – разозлился Майкл.

– Решай. Тебе что-то мешает?

Видимо, он думал, что я начну говорить о России, о роде Воронцовых, обо всем таком. А вот не буду! Вспомнил себя в его годы, мне тоже много чего говорили – толку?

– Я хочу знать свою историю. Что произошло тогда. Тебе не кажется, что я имею право это знать?

– Кажется. Может, тебе лучше спросить у мамы? Она может видеть эту ситуацию совсем с другой стороны.

– Мама ничего не скажет. Она и правда работала на вас?

– Вероятно, да. Об этом тебе лучше спросить у Его Императорского Величества. Или господина Путилова, если что-то и шло – то, вероятно, через него, через Собственную, Его Императорского Величества Канцелярию. А может – и действительный тайный советник ничего не знает.

– И ты ее завербовал тогда, да?

Господи… Вот теперь-то я понял, к чему он клонит. Это он сам выдумал или в уши напел кто? Он, наверное, думает, что я был куратором его матери в Бейруте, заодно, и спал с ней, по возможности, – такое часто бывает. Мерзость какая…

– Я ее не вербовал. Я не знал о том, что она работает на нас до того, как мне приказали вытащить вас из Североамериканских Соединенных Штатов. Ты думаешь, я позволил бы ей выполнять подобную работу, а?

Теперь уже кричал я. На нас даже кто-то обернулся.

– Ты же выполнял.

– Это другое. Мужчины обязаны рисковать собой ради своей страны. Как сказал один из директоров британской Секретной службы – наша работа столь грязна, что лишь настоящие джентльмены могут выполнять ее.

– Это словоблудие.

– Это правда. Соотнеси эти слова с собой, прежде чем шагнуть на этот путь.

– Давно соотнес. Так как насчет правды, а?

– Правды…

Я рассказал ему. Не все – но многое. Все нельзя – лучше не знать.

– Так она…

– Да. В Бейруте она работала против нас. Я ее не перевербовывал… просто так получилось. После всех этих событий Цакая пошел к Государю и добился акта о помиловании. Иначе ее могли бы повесить.

– Кто такой Цакая?

– Каха Несторович. Если останемся живы – я тебя свожу на его могилу. Или можем – поехать прямо сейчас.

– У меня нет времени.