Боярские дворы
Шрифт:
Но в годы Анны Иоанновны сыну Меншикова еще далеко до сколько-нибудь значительного положения при дворе. Его желание распорядиться в своем собственном новом московском доме по личному усмотрению остается неосуществленным. Сенатская контора поручила одному из экзекуторов Сената распечатать погреб и ознакомиться с его содержимым. В погребе, состоявшем из двух палаток, находилось имущество покойной царевны, в том числе двенадцать икон без окладов, орел двуглавый жестяной вызолоченный с короной, какие обычно помещались на воротах домов членов царской семьи, стол, шкаф, обитые голубым и зеленым сукном доски, „в мешке пряжи орлёной 56 талек“, три железные двери, затворы, решетки и другая хозяйственная утварь. После составления описи погреб был снова
Любопытно, что Анна Иоанновна не сочла нужным вернуть Александру Меншикову родительские владения, поскольку те перешли в руки ее сестер. Оказывается, находился собственно меншиковский дом, доставшийся затем Екатерине Иоанновне, между Волхонкой и Лебяжьим переулком. Императрица попросту заменила его соседним и немного меньшим домом, но и этот дом оставался в меншиковской семье сравнительно недолго.
Дом Пашкова. Фрагмент ворот.
В 1764 году не стало ни А. А. Меншикова, ни его жены. Наследники – Меншиковы имели четверых детей – предпочли расстаться со двором на Ваганькове тем охотнее, что его, по-видимому, так и не удалось толком восстановить после сильнейшего московского пожара 1737 года. Ну а дальнейшая история ваганьковского двора – это история знаменитого возникшего на его землях Пашкова дома и, во всяком случае, района, оказавшегося в самом центре стремительно разрастающегося города.
Былой Елизаров двор оказывается в руках П. Е. Пашкова, сына известного денщика Петра I, ставшего губернатором Астрахани и членом Военной коллегии. П. Е. Пашков в течение 1784–1786 года возводит получивший его имя и существующий поныне дом.
Подробностей строительства сохранилось на удивление мало. Известно, что новое здание оказалось меньше старого дома Автонома Иванова. Очевидно, что архитектор использовал старые фундаменты – обычный прием московского строительства. В столице одинаково берегли строительные материалы и труд мастеров. Только кем был автор, документы не говорят. Как ни странно, большинство наиболее любопытных старых построек Москвы продолжают оставаться безымянными.
Перед Пашковым домом разбивается превосходный сад – на склоне холма в сторону Моховой улицы, с фонтанами, беседками, заморскими птицами в замысловатых клетках и вольерах. Сад становится предметом восторгов и неослабевающего внимания москвичей.
Но в год окончания строительства дворца П. Е. Пашкову было предъявлено колоссальное взыскание – обязательная выплата государственного налога в Московскую Казенную палату по винным откупам. Оно не могло полностью разорить Пашкова, но заметно пошатнуло его состояние. Отличавшийся редкой предприимчивостью Петр Егорович срочно составляет завещание в пользу дальнего родственника, А. И. Пашкова, на условии выплаты долга и предоставления Петру Егоровичу возможности дожить в собственном доме. Разбитый параличом, прикованный к креслу на колесах, он не оставляет до последнего дня дворца, так и сохранившего имя Пашковых.
Новый наследник большим богатством на располагал, зато представлял капиталы своей жены, урожденной Мясниковой, из семьи уральских горнозаводчиков Мясниковых-Твердышевых. Ее приданое составили два завода и 19 тысяч душ крестьян. Но даже мясниковские миллионы не смогли выдержать испытания 1812 года. Выгоревший Пашков дом не был восстановлен. По воспоминаниям современников, в 1830-х годах он все еще стоял пустой, с заколоченными окнами, поврежденными кровлями, выбитыми дверями. Сад зарос. Фонтаны разрушились. Вольеры с птицами исчезли. Возрождение началось только после приобретения пашковских владений государством и размещения там Румянцевского музея. Елизаров двор стал местом рождения первого московского публичного музея.
„Отечеству на благое просвещение“ – слова на фасаде петербургского дома Н. П. Румянцева были девизом всей его жизни. Крупный государственный деятель, видный дипломат, он мечтал о накоплении и самом широком распространении документированных исторических знаний: слишком часто фальсифицировалась русская история. Его просветительская деятельность была одновременно и многосторонней, и удивительно целеустремленной.
Дом Пашкова. Общий вид с Моховой.
В 1813 году на средства Н. П. Румянцева открывается одна из первых в России общедоступных провинциальных библиотек – в Великих Луках. Но в собственном собрании книг – крупнейшем в Российской империи! – бывший канцлер отдает предпочтение исторической литературе, собирает рукописи и старопечатные книги, делая их, в свою очередь, доступными для всех желающих. В установленные часы ими на основании „открытого для всякого“ каталога могли свободно пользоваться „любопытствующие“.
Библиотеку дополняла богатейшая этнографическая и нумизматическая коллекция. Ее формированию в немалой степени способствовал базирующийся вокруг Н. П. Румянцева кружок по собиранию документальных памятников, отличавшийся редкой широтой интересов. Многие из его находок издавались опять-таки при финансовой поддержке бывшего канцлера. Тщательно подготовленные и полиграфически выполненные, но недорогие, они не могли не быть убыточными. Тем не менее Н. П. Румянцев шел на эти траты, имея в виду включение в обиход науки исторических подлинников. Спустя пять лет после смерти Н. П. Румянцева, в 1831 году, в Петербурге открылся его музей, решением Александра II переведенный в 1882 году в Москву, в усадьбу Пашковых.
При этом к собственно румянцевскому собранию были присоединены 201 картина и 20170 гравюр из собрания Эрмитажа, а также приобретенная Александром II у наследников Александра Иванова его картина „Явление Христа народу“.
Петербургские Эрмитаж и Русский музей были императорскими. Москва накапливала свои художественные богатства независимо от царского двора. Другой вопрос, что сегодня многим Третьяковская галерея представляется собранием одних братьев Третьяковых, точнее – одного Павла Михайловича, а происхождение Музея изобразительных искусств связывается, скорее, с государством. Между тем сколько находящихся в них произведений должны были бы нести таблички или пометки в каталогах с упоминанием совсем иных, конкретных имен! И заслуживающим самого высокого уважения было то обстоятельство, что подавляющее большинство дарителей не ставило никаких условий музеям о характере показа (или непоказа!) своих даров, считая закономерным, чтобы они входили в общие собрания, помогая возможно полнее показать русло развития национального искусства. Здесь слово было за искусствоведами и историками культуры, за выявлением концепции творчества всего народа, а не вкусов или познаний отдельных собирателей.
В 1867 году в Румянцевский московский (как он будет теперь называться) музей поступает собрание Ф. И. Прянишникова, состоящее из 172 картин художников первой половины XIX века. Главноуправляющий почтовой частью, член Государственного совета, Ф. И. Прянишников был известным филантропом, деятельным последователем замечательного нашего просветителя Н. И. Новикова, близким другом многих художников. В его собрание помимо живописи входили рукописи и эстампы, а каждое новое приобретение было отмечено желанием не только пополнить свою коллекцию, но и поддержать художника.
Один из учеников К. П. Брюллова описывает разговор Прянишникова с „великим Карлом“ по поводу написанного по заказу (безо всякой предварительной денежной договоренности) и показанного на выставке 1842 года портрета А. Н. Голицына: „Федор Иванович спросил Брюллова: "Что же я вам должен?“ Брюллов отвечал: "Не дорого вам покажется, если я спрошу тысячу рублей?“ – "Это мало“, – сказал Федор Иванович. "Ну полторы“. – "Мало“. – "Неужели две?“ – "Две“. – "Ну делайте, как знаете“.