Боярские дворы
Шрифт:
Василий Васильевич Голицын – еще одна трагическая судьба...
...Софья рвалась к власти. Но чего ей действительно не хватало, это умных, дальновидных соратников. Высокообразованный, прекрасно разбирающийся в дипломатии, но мягкий и нерешительный, Василий Голицын предпочитал всем перипетиям государственного правления спокойную и удобную жизнь в своем фантастическом по богатству московском дворце на углу Охотного ряда и Тверской.
Царицыно. В. Баженов. Ворота «Хлебного дома». 1780-е гг.
В. Баженов. Ворота «Хлебного дома». 1784 г. Фрагмент.
Недаром же в глазах французского посланника это ни много
А. Блотелинг. «Портрет с семью Добродетелями». Царевна Софья Алексеевна в окружении аллегорий семи добродетелей. Ок. 1688 г.
Наглый, бесшабашно храбрый и безудержно алчный Федор Шакловитый, вереница бояр, склонных скорее наблюдать, чем участвовать в действиях правительницы. Те, прежние, фактические правительницы на Руси всегда имели опору в лице мужа – законного царя, князя, еще лучше – сына, уже венчанного правителя. Невенчанная девка – другое дело. С ней лучше было повременить. Да и поступки Софьи исключали какую бы то ни было помощь. Подобно Петру, она не умела ждать, все хотела делать тут же и сама. Федор Шакловитый признается под пыткой: «Как де были польские послы, в то время как учинился вечной мир, и великая государыня благоверная царевна приказывала ему, Федьке, чтоб имя ее, великой государыни, писать обще с великими государями... и он с того числа приказал площадным подьячим в челобитных и в приказе ее великую государыню писать же». Частенько колеблются в своей помощи царевне стрельцы – их-то надо было все время ублажать. «Остаются в сумнительстве» ближайшие придворные.
М. Казаков. Дворец в Царицыне. 1787–1793 гг.
И опять Софья сама властно диктует, чтобы в 1689 году «в день де нового лета на великую государыню благоверную царевну и великую княжну Софию Алексеевну положить царской венец».
Царицыно. 1784 г.
Торопили все усиливающиеся нелады с Нарышкиными и их партией, торопила и своя неустроенная личная жизнь. Законы церкви и Домостроя, исконные обычаи – их Софья преступила без колебания, отдав свое сердце Василию Голицыну, недостойному царевны по роду, да еще женатому, с большой семьей. Страшно для нее было другое – князь Василий любил свою семью, был привязан к жене, княгине Авдотье. И хоть откликался он на чувство царевны, ей ли не знать, что окончательного выбора в душе он не делал, да и хотел ли делать? Пока его могла удержать только сила царевниной страсти: «Свет мой, братец Васенька, здравствуй, батюшка мой, на многие лета! А мне, свет мой, не верится, что ты к нам возвратишься, тогда поверю, когда в объятиях своих тебя, света моего, увижу... Ей, всегда прошу Бога, чтобы света моего в радости увидеть». И все-таки Софья прежде всего правительница, государственный человек. Как ни страшно за «братца Васеньку», как ни тяжело по-бабьи одной да еще с письмами зашифрованными, писанными цифирью, она отправляет Голицына в Крымский поход. Борьба с турками – условие Вечного мира с Польшей, и нарушать его Софья не считала возможным. К тому же еще одна победа укрепляла положение и страны, и самой царевны, приближая желанный царский венец. Вот тогда-то и можно будет отправить постылую княгиню Авдотью в монастырь, а самой обвенчаться с князем. Иностранные дипломаты сообщали именно о таких планах царевны.
Царицыно. Фигурные ворота. 1780-е гг. Фрагмент.
Царицыно. Виноградные ворота.
Но планы – это прежде всего исполнители, а Софья искала славы именно для Голицына, хорошего дипломата и никудышного полководца. Первый Крымский поход окончился ничем из-за того, что загорелась степь. В поджоге обвинили украинского гетмана Самойловича, и на его место был избран Мазепа. Софья категорически настояла на повторении.
«Свет мой, батюшка, надежда моя, здравствуй на многие лета! Радость моя, свет очей моих! Мне не верится, сердце мое, чтобы тебя, света моего, видеть. Велик бы мне день тот был, когда ты, душа моя, ко мне будешь. Если бы мне возможно было, я бы единым днем
Теперь Голицын дошел с войсками до Перекопа, вступил в переговоры, но затянул их, не рассчитав запасов пресной воды, и уже с полным позором вынужден был вернуться. Софья не только закрывает глаза на провал князя, она хочет его превратить в глазах народа в победителя, осыпает наградами и, несмотря ни на что, решается на переворот. Как же не ко времени! Шакловитый не сумел поднять стрельцов. Многие из них перешли на сторону бежавшего в безопасный Троице-Сергиев монастырь Петра. Туда же отправились состоявшие на русской службе иностранные части, даже патриарх. Ставку своей жизни Софья проиграла – ее ждали стены Новодевичьего монастыря.
Л. Тарасевич. Князь Василий Васильевич Голицын. Около 1688 г.
Но был у этой истории еще и другой, человеческий конец. Оказавшись в монастыре, Софья думает прежде всего о «братце Васеньке», ухитряется переслать ему в ссылку письмо и большую сумму денег, едва ли не большую часть того, чем сама располагала. Впрочем, по сравнению с другими ее приближенными Голицын отделался на редкость легко. Его не подвергли ни допросам, ни пыткам, ни тюремному заключению. Лишенный боярства и состояния, он был сослан со своей семьей в далекую Мезень. Наверное, помогла близкая Петру I прозападническая ориентация князя, сказалась и выбранная им линия поведения.
Голицын не только не искал контактов с Софьей, но уверял, что не знал ни о каких планах переворота, а против ее венчания на царство и вовсе возражал, «что то дело необычайное». Он не устает писать Петру из ссылки челобитные о смягчении участи, клянясь, что служил ему так же верно, как и его сестре. И, может, была в этом своя закономерность, что вернувшийся из ссылки, куда попал вместе с дедом, внук Василия Голицына становится шутом при дворе племянницы Софьи, императрицы Анны Иоанновны. Он даже по-своему входит в историю – это для его «потешной» свадьбы был сооружен знаменитый Ледяной дом.
С Софьей все иначе. Ни с чем она не может примириться, ни о какой милости не будет просить. Из-за монастырских стен она находит способ связаться со стрельцами, найти доходчивые и будоражащие их слова. Ее влияние чуть не стоило отправившемуся в заграничную поездку Петру власти, и на этот раз бешенство своего гнева он обращает не только на стрельцов, но и на Софью. В 1698 году царевны Софьи не стало – «чтобы никто не желал ее на царство». Появилась безликая и безгласная монахиня Сусанна, которой препятствуют видеться даже с ее родными сестрами. Ни одной из них Петр не доверял, неукротимый нрав всех их хорошо знал. Могла же спустя много лет после братниного суда, измученная цингой и бедностью, Марфа Алексеевна писать из другого монастыря, в Александровой слободе: «Хотя бы я неведомо где, да и я тово же отца дочь, такая же Алексеевна».
Пятнадцать лет в монастырских стенах, пятнадцать лет неотвязных мыслей, несбыточных надежд, отчаяния. Но история шла своим путем. Царевну забывали, она становилась никому не нужной. И все-таки она находит способ заявить о себе хоть перед смертью: принимает большой постриг – схиму под своим настоящим именем Софьи, чтобы имя это не затерялось, чтобы хоть на гробовой доске осталась память о дочери «тишайшего» царя, почти царице, семь лет вершившей судьбами Руси.
Среди подарков, которыми Софья, не щадя царской казны, «баловала» В. В. Голицына, было подмосковное Медведково, бывшая вотчина князя Дмитрия Пожарского, владение которой утверждало как бы преемственность славы военачальника. Голицын слишком недолго был хозяином Медведкова, чтобы заново построить все жилье на боярском дворе. Много вероятней, что он достраивал и улучшал хоромы Пожарских. И тем не менее по аналогии с медведковским хозяйством можно составить себе представление, каким было будущее Царицыно.
Большие горницы высились на обширных, служивших кладовыми подклетах. Украшением палат были облицованные цветными узорчатыми изразцами печи и расписанные красками наподобие витражей слюдяные окна. Двери и ставни обивались внутри алым сукном, а двери имели к тому же щегольские железные луженые крюки и скобы. В столовой палате стоял на рундуке орган.
От хором крытый переход вел к бане. Многочисленные жилые и хозяйственные строения в зависимости от их назначения были покрыты гонтом, тесом или дранью. У дома находился «огород» – сад с плодовыми деревьями и ягодными кустами и большой пруд с запущенной туда «саженой» рыбой. Содержались в медведковском пруду осетры, стерляди, лещи, щуки, судаки, окуни, плотицы и лини.