Боярыня Морозова
Шрифт:
– Не беспокойтесь, госпожи! Ваш добрый секрет останется секретом.
Горести доброго дела
Солнце большое, да каравай мал. Не то что ржи, соломы не уродилось. Голод крестьян в мир гонит, но где он хлебный мир, когда вся Русская земля в немочи. Пахари да сеятели тянут руки, как нищие.
Прокопий Федорович и Анисья Никитична пожаловали своим крестьянам по два мешка ржи да по две меры круп – зиму пережить. Соковнины владели селом, тремя деревнями, лесом, лугом, болотом. В
Долго томилась Федосья, а все же набралась храбрости. Пала батюшке и матушке в ноги, просила позволения раздать крестьянам малых деревенек хлебушек.
Прокопий Федорович нахмурился.
– Разве ты, доченька, не знаешь: мы с матерью твоей, с Анисьей Никитичной, хлеб и крупы пожаловали нашим крестьянам. Два амбара стоят пустые. А последний амбар – семье, дворне. Господь милостив, но засуха может повториться. Хоть какой, а запас нужно иметь.
– Батюшка! Матушка! Я прошу позволения на свои деньги и на свои перстеньки купить хлеб. У меня шуба кунья, а мне и в лисьей тепло.
Дуня тоже сняла ожерелье с платья, в камешках.
– И мое возьми!
Раздавать хлеб голодным – дело непростое. Анисья Никитична поехала с дочерьми в закрытой кибитке, на запятки взяла двух холопов, еще один сидел с кучером. В кибитке везли ружье.
Чтобы пыль не глотать, обогнали возы. Возов два. В первом четыре куля белой пшеничной муки да пять мешков ржи. Во втором пять кулей пшена, три мешка гречи, мешок ячменя.
Вот и деревенька. Семь изб. Давали по три меры на избу. В мешке пять пудов. В мере меньше пуда. Первый воз полегчал на четыре с половиной мешка. Избам, где много детей, была прибавка.
Через версту еще деревня. Четыре избы. Со второй подводы сгрузили куль пшена да мешок гречи. Как раз вышло: в куле семь пудов с половиной.
В третьей деревне избы стояли в два ряда. Всего двенадцать. Подарили по две меры на семью. Еще три куля долой и полмешка в придачу.
Через полторы версты наехали на одинокую избу дворянина. У дворянина жена, пятеро детей и ни единого работника. Земли тридцать десятин, да на жаре поля окаменели.
Неловко дворянину меры мерить. Дали куль пшеничной муки, мешок гречи.
Весело затарахтели возы колесами. Переехали высохшую речку. Вода осталась в омутах. Странно было смотреть на мельницу. Плотина есть, а воды нет. А в деревне семнадцать изб.
– Давать будем по одному пуду, – решила Анисья Никитична.
Ушло два куля белой муки. Половина мешка ячменя.
В первой подводе остался куль с пшеничной мукой да треть мешка ржи. Во второй – куль пшена, мешок гречи, полмешка крупы ячменной.
А впереди село. Церковь на горе.
– Помолимся, – сказала дочерям Анисья Никитична.
Возле церкви дом священника. Детишек
– Они голодные, – шепнула Анисья Никитична Федосье. – Слава богу, не все роздали.
Куль белой муки, куль пшена, мешок гречи – большому семейству.
– Как с неба манна! – воскликнул счастливый батюшка. – Теперь переживем немочь земли. Я и с нищими поделюсь.
– Своих корми! – сурово сказала Анисья Никитична. – Ишь сколько матушка тебе принесла.
– Плодовита горлица моя! – просиял батюшка.
Отслужил молебен. Поехали дарители домой короткой дорогой.
А весть о щедротах Соковниных уж облетела округу.
Вдоль дороги мужики, бабы с детишками. Все на коленях, поклоны бьют.
– Ржи маленько осталось да ячменю полмешка. Пусть сами делят.
Мешки возчики сняли. И давай настегивать лошадей.
А через четыре версты – опять народ, на дороге дети.
– Что будем делать? – спросила Анисья Никитична кучера.
– У меня для лошадей овес. Полмешка.
– Сыпь им в руки, а проедем – гони.
– Подставляй у кого что есть! – закричали холопы.
Промчались остаток дороги, в пыль кутаясь. Пыль глаза застилала.
Во двор вкатили – и все без сил. Поглядела Анисья на дочерей, а Дуня дрожит как осиновый лист, но Федосья спокойна. Поцеловала сестричку в глазки.
– У нас на всех хлеба нет. Но ты вспомни, скольких мы накормили. Батюшкиных детишек вспомни!
– Конна-конна-па-па-тенькие! – выговорила длинное слово Дуня, а слезы так и текут по личику.
Анисья Никитична вздохнула, крестясь.
– Вот как дела-то добрые делать. Втайне надобно! Не то – себе дороже.
Заморский принц
Московская зима для сказок – и для праздников, а в 1644 году праздник получился долгий.
21 января Москва встретила датского королевича Вольдемара Христианусовича. Весь народ вышел почтить и повеличать желанного заморского жениха. Царь Михаил Федорович был с боярами, с окольничими, с думными дьяками. Патриарх Иосиф с митрополитами, с игуменами московских и окрестных монастырей. И все это ради царевны Ирины Михайловны, невесты. Нашей. Московской!
25 января царь Михаил Федорович пришел к датскому принцу как раз переходами, по-родственному. Обнимал, называл сыном.
Через три дня жениха и его свиту пригласили в Грановитую палату к столу великого государя. Ели, пили, радовались друг другу, а Михаил Федорович дарил жениху серебряные кубки, а иные весом были в девятнадцать фунтов. По полпуда!
Прокопий Федорович рассказывал о царских пирах Анисье Никитичне, Анисья Никитична дочерям.
Федосья и Дуня радовались за царевну Ирину Михайловну. Много чего было удивительного. Датский принц отдарился щедро. Поднес царевичу Алексею запону в алмазах. Прокопий Федорович рассказывал: запону оценили мастера Золотой палаты в 6722 рубля! В гнездах запоны поместилось пятьдесят четыре алмаза больших и малых да еще вислых тридцать два.