Бояться поздно

Идиатуллин Шамиль

Вопросы, которые перечисляла Алина, пять дабл-ю и эйч, относятся к рассказу о новостях. А здесь даже не так себе новости, а ни разу не новости. Если что-то повторяется, это не новость. Если что-то повторяется бесконечное количество раз и неизбежно, это, ну, не знаю, традиция. Особенность. Обстоятельства. Места и времени действия. Обстоятельства преступления.

При чем тут преступление, раздраженно подумала Аля и тут же ответила себе: а что еще-то? Нас тут убивают раз за разом, избежать этого невозможно, я заперта. Явно преступление. А смысл в нем какой?

Давай

искать.

Давай искать ответ на более важный вопрос — не журналистики, а криминалистики. Папа про него говорил, любой юрист с этого и начинает, с единственного латинского выражения, которое помнила Аля: qui prodest? Студенты теперь даже Gaudeamus не учат, поэтому латынь знают только исследователи Античности, ну и медики немножко. Да и где эту латынь применять? Але точно негде. Теперь вот нашла и не сильно этому рада.

Кому выгодно?

Кому выгоден мой «День сурка»?

Тому, кому я помешала.

Чем я могла помешать?

— Точно не пойдешь? — спросила Алиса почти угрожающе. — Весело будет.

Аля ответила, не стараясь быть особо убедительной, но вроде само вышло:

— Болит, Алис. Вообще никак, прости.

— Не жрет, не веселится, чего ехала, — буркнула Алиса и пошла к Марку, переминавшемуся у дверей с облюбованной ледянкой в руках, как будто кто-то мог ее отобрать.

Он и в прошлые разы предпочитал слетать с горки строго на ней, расставаясь лишь ради групповых спусков на тюбинге. Алиса буркнула ему что-то еще более критическое, пресекла его поползновение метнуться к Але для настойчивых убеждений и вывела к остальным, бурлящим на пороге в ожидании веселых зимних забав.

Для них этот день только начинался и не сулил ничего плохого. Счастливчики.

Аля дождалась, пока затихнет всё, кроме звяканья и пошаркивания на кухоньке, а еще далекого, почти неузнаваемого хорового «Аллилуйя» — наверное, из какого-то рождественского фильма, — и вернулась к размышлениям.

Кому мешало мое обычное существование?

Никому. Амиру разве что, когда ему приходилось вместо меня бегать за картошкой. Но если меня не будет, Амиру придется заниматься этим всегда. Вердикт: невиновен.

Ребятам? Чем и как я могла помешать?

Ничем и никак, ну.

Возможно, мишень не я, а кто-то из ребят. Остальные — сопутствующие жертвы. Лист надо прятать в лесу, а труп — среди трупов, так чуть ли не в самом первом детективе говорили, кажется.

И тут, с одной стороны, полный тупик: все знают друг про друга только то, что успели рассказать и вычитали в соцсетях — а вычитать там что-нибудь полезное почти невозможно. У всех профили закрытые, кроме Тинатин, Марка и Володи, но и от этого особого толку нет. У Тинатин сплошные фото собак и даже год рождения не указан. Марк указал 1861-й и затер все учебные заведения — значит, точно школоло, что и по публикациям понятно, — исключительно прохождения разных игр. А у Володи снимков нет, лента состоит из перепостов разных лотерей и розыгрышей, причем последнее обновление датировано ноябрем.

С другой стороны, очевидно, что вредоносность и значимость каждого из ребят такая же, как у Али. Кому нужны их изоляция и страдания? Кому нужна смерть, пусть и виртуальная, семерки, не великолепной, но и не омерзительной, случайно собранных молодых людей? Неужто правда кому-то из чатика? Или в связи с чатиком?

Тогда возвращаемся к «все под подозрением». Кроме Али как раз: она недавно присоединилась. И, наверное, Дискарда, который при Але в обсуждениях почти не светился. Почему Аля и решила, что Володя левый повар, и дальше не стала думать про него. Про такого тихого, милого, старательного, каждому угождающего, кормящего и поящего всех с ладошки и следящего, чтобы ели и пили. Про такого отличающегося от остальных возрастом, манерами и привычками. Про такого, что возник в последний миг как часть обстоятельств, о которых Аля размышляет все это время.

— Не полегче?

Аля вздрогнула и вскинула глаза. Володя сочувственно разглядывал ее, медленно промокая полотенцем взопревший от кухонного жара загривок. Аля поискала ответ, не нашла и просто махнула рукой, на всякий случай слегка ссутулившись. Она уже не помнила, что именно соврала на сей раз: про переедание, отравление или временное недомогание.

— Это от голода может быть, — сказал Володя, вытирая испарину под челюстью и в распахе рубашки. — Бутер будешь? Или чайку крепкого сделать, самое то в таких случаях.

— Не-не, спасибо, — пробормотала Аля, поспешно отводя от его ключиц взгляд, который возвращался упорно, как намагниченный.

— Но-шпу или мезим тогда? А лучше уголь, у меня есть.

— Да ты ходячая аптека.

— Еле ходячая, — сказал Володя, засмеявшись, перехватил взгляд Али и неторопливо застегнул пару пуговиц, скрыв татуировку на неожиданно мускулистой для полноватого вроде парня загорелой груди.

И тут Аля всё поняла. Совершенно всё.

— Я лучше без таблеток, вместе со всеми, — сказала Аля, слыша себя как будто издалека.

Совсем издалека. От дома на соседней улице, где светил такой же татуировкой обходительный красавчик в банном халате. Или из игры, в укромных углах которой то и дело обнаруживался такой же собачий оскал, что был набит на смуглой коже Володи, красавчика — и, наверное, того, кто был для Али одним из трех темных силуэтов.

Так же издалека, словно через бесконечную цепочку экранов, по которым плыли черные тени, она услышала:

— Без таблеток, конечно, гораздо лучше.

Аля покивала, подбирая слова, и предложила:

— Давай, может, помогу?

— Да не, спасибо. Ты оклемывайся поскорей. У меня уже все готово.

— У тебя все давно готово, — согласилась Аля, и Володя, показав, что да, как иначе-то, вернулся на кухню.

А Аля смотрела ему вслед сквозь нарастающую муть и думала: ты хотела хоть что-нибудь понять. Ты все поняла. И как, легче стало?

Слезы горячо защекотали лицо и шею.

Легче не стало.

Раньше вокруг была черная закольцованная пустота. Теперь впереди была глухая стена с выбоинами пуль, а сзади — нацеленные стволы.