Шрифт:
День не обещал быть особенно удачным, но и крупных несчастий не предвещал. Обычный день в избушке на болоте. Солнце втиснулось в декорированное паутиной оконце и ударило по глазам – словно лампу включили в лицо! Чертыхаясь, я отвернулся к стене и натянул овечью шкуру на макушку. Каждое утро одна и та же история. Неправильно мы со Степаном дом поставили, развернуть бы надо. Или шторку повесить. Стыдно, военный прокурор. Сметать отрез материи и прибить гвоздями к раме – незачем на белошвейку учиться…
Заскрипела в несмазанных петлях входная дверь, послышалось знакомое урчание. Заныла половица, используемая в нашем доме вместо колокольчика. Такой сон украл! Я повернулся и злобно уставился на карлика Степана. Коротышка
– Где это ты увозился? – проворчал я.
– Есть у нас места, Михаил Андреевич, – отозвался коротышка. – На чем поскользнулся, в то, собственно, и упал…
– А принес-то чего? – Голова, в которой витали остатки недосмотренного сна, плохо соображала.
– Не знаю. Но, думаю, используем в хозяйстве, – туманно отозвался Степан, закатывая в пространство «для кикиморы» последнюю железку. – Там еще есть. Возможна доставка, гм… – Он распрямился, вытер ручонки о жилетку и уставился на меня с ехидным прищуром. – Все спишь, Михаил Андреевич? Листочки с побегами еще не лезут? Мизантропия одолела? Предательски тошнит по утрам?
Я объяснил ему короткой фразой, куда пойти и чем заняться, и отвернулся, чтобы не доставал. Но коротышка с некоторых пор проповедовал здоровый образ жизни и жестко критиковал мою манеру проводить досуг.
– Ширится, растет заболевание… – цокал он языком и тряс кувшином с бражкой, который я вчера, стыдно признаться, не допил. – Не помогает уже твоя «таблетка от всего»? Слабый стал, форму теряешь. Животик формируется. А когда ты ванну последний раз принимал? А зубы когда чистил? От тебя разит, как из пасти мертвого мастодонта… Держи, Михаил Андреевич, друга тебе принес; может, человеком с ним станешь… – Он зашуршал тесемками второго мешка и что-то бросил мне на одеяло.
Я чуть не подлетел от ужаса. Животное пронзительно завизжало, острые коготки продырявили одеяло; я повернулся, и мне в лицо уперлась мохнатая морда с круглыми глазами и оскаленной пастью. В принципе, это был котенок – грязный, мокрый, оборванный. Но в тот момент он показался мне какой-то огнедышащей мифической тварью (попили бы с мое!). Закричав от страха, я схватил его за шкирку и отшвырнул подальше. Котенок жалобно заскулил и по-пластунски заполз под кровать.
– Вопрос с обретением человечности остается открытым, – печально резюмировал коротышка. – Это просто кот. Молодой домашний кот. Пищал в канаве за деревней, не смог пройти мимо. Ты только посмотри, какой он милый. Можешь назвать его Благомором и любить, пока хватает сил…
– Степан, зачем мне два кота? – простонал я, откидываясь на подушку.
– Я не кот, – набуксился коротышка.
– Но ты имеешь отвратительное свойство находиться там, где не надо.
– Совсем ты гадким стал, Михаил Андреевич, – окончательно расстроился Степан. – Ушел бы я от тебя, да совесть не позволяет. Женщину тебе надо – только в женщине спасение от хандры и суицидальных настроений! Не век же тебе рукоделием заниматься… – Коротышка закривлялся, как шут гороховый, и, отчаянно фальшивя, запел «All you need is love». – Да, – сказал он, оборвав шедевр на полуслове, – ты всего на четырнадцать лет старше меня, тебе всего лишь сорок. Доживаем половую жизнь, Михаил Андреевич? Бери пример с меня. Столько всего интересного… Стыдно рассказать, но приятно вспомнить.
– У меня нет времени на личную жизнь, – пробурчал я и отвернулся к стене, давая понять, что диалог закончен.
Коротышка гомерически захохотал:
– Ну, конечно, ты у нас такой занятой – еще не весь самогон в деревне выпил… Ладно, Михаил Андреевич, оставайся наедине со своей совестью и остатками стыдливости. Вспоминай, кто ты такой и где находишься. А я мангал пока разведу, покушать нам сготовлю. Ты еще не бросил есть?
Потом он возился во дворе, бряцал ведрами, вытаскивал дрова из крытой поленницы…
Со мной действительно в последний месяц происходило что-то странное. Для весеннего обострения вроде поздно – лето полным ходом. Четвертое лето в Каратае – даже не верится! Целый год мы со Степаном проторчали в этой избушке между зловещими Васятинскими болотами и деревушкой с симпатичным названием Опричинка. Сначала все шло нормально. Я охотился, исследовал окрестности, в совершенстве освоил владение луком. Мы отстроили избу, создали подобие комфорта. Если пьянствовали, то вместе, если работали, то тоже тандемом. Прошла зима – не припомню, чтобы мы хоть раз замерзли. Зимы в Каратае мягкие, снега выпадает мало, а в периоды оттепелей случается, что кустарники выпускают почки, и невозможно им объяснить, что не надо этого делать. Весной пришла депрессия. Прошлое стояло перед глазами, настоящее тяготило, будущее просто убивало. Я знал, как можно выбраться из Каратая, но жизнь в России пугала. Долго ли я там пробегаю, если моя физиономия с не самыми хвалебными подписями красуется во всех отделениях полиции? Выбираться в другие районы Каратая тоже не хотелось. Везде жизнь не сахар. Оставаться в болоте, где сверхъестественное переплелось с реальностью, дичать, упрощаться, а на старости лет податься в лешие?
А коротышка наслаждался жизнью. Он не скучал по утраченной цивилизации. Именно здесь, на краю Каратая, в первозданной глуши, он чувствовал себя счастливым человеком. С ним считались деревенские. Я лично видел, чем закончилась на посиделках «конфликтная ситуация» между коротышкой и местными здоровяками Варлампием и Харитоном. Они решили поиздеваться над карликом. Это была не драка, а «Полет валькирий» Вагнера. Коротышка катался по земле, взлетал, награждая обидчиков тумаками, просачивался у них между пальцами и в самый интересный момент всегда оказывался сзади. Он двигался стремительно и непредсказуемо. Он изводил своих соперников минут десять, пока те не выдохлись. А финал поединка был просто симфонией. Подпрыгнув на левой ноге, он одновременно пнул правой в бок Харитона, отбив ему почки, а Варлампию сломал два пальца на ноге и чуть не оторвал то место, которым тот сделал своей жене двух прыщавых сынишек. Деревня потешалась, словно цирк приехал.
Степана уважали. На охоте он размозжил гигантскому вепрю хребет топориком. Он болтался по окрестным лесам, ничего не боясь, влипал в истории, но всегда возвращался живым. Он стал специалистом по метанию холодного оружия. Он знал Васятинские болота как свои пять пальцев. Наблюдать за похождениями коротышки было сущим наслаждением. Однажды на рыбалке он плыл по Курычу за сбежавшей сетью, и водяной анчутка схватил его за ногу. Вменяемый человек сослался бы на судорогу, но коротышка настаивал, что это был именно бесенок. Он дрался с ним на отмели, вышвырнул на берег, терзал на берегу и не успокоился, пока не открутил тому голову. Все это походило на пляски сумасшедшего. «Ты видел же, видел, Михаил Андреевич? – приставал он ко мне. – Присосался, как пиявка! Страшный, зеленый… Что я ему сделал? Ты же видел, да?» Лично я мог поклясться, что коротышка дрался сам с собой, но высмеивать его не стал. Нечисти в наших краях хоть отбавляй. Каждый видит ее по-своему. Возможно, этот мелкий водяной за что-то невзлюбил моего приятеля и явился в виде проказливого чертенка. На то и дух, чтобы самому решать – быть или казаться…