Бойцы анархии
Шрифт:
Порой я скучал по свежей прессе. Додуматься до издания собственного «рупора» Благомор не сподобился. А было бы славно… Скажем, «Вестник Каратая». Или «Знамя Благомора». Или «Героические будни шестидесятой параллели». Распространялась бы газета бесплатно. В труднодоступные места сбрасывалась бы с вертолетов. На первых двух страничках – свежие новости. «Голодный бунт в деревне Худошейке, и наш корреспондент берет интервью у непосредственных участников событий, поднявших на вилы своего старосту». «Радостные впечатления гостей из параллельного мира от встречи с немного не выспавшимся лешим». «Вести с полей: трудовой коллектив сборщиков каннабиса из долины Падающей воды вызывает на соревнование коллектив из Теплой долины». А также беседа о способах повышения производительности труда с местным надзирателем Толяном по кличке «Двустворчатый шкаф» (тоже немного не выспавшимся). На третьей странице – новости криминала. «Группа конченых сволочей из комендантской роты Мерзлого Ключа подралась с таким же коллективом из группы обеспечения авиабазы в Журавлином. На стрелке побывал наш корреспондент и вник в проблему конфликта». Далее – философские рассуждения местных литераторов о феномене и необходимости Каратая, статья известного натуралиста в рубрике «Природа и ее ошибки»,
Мы бежали из жутковатого распадка в начале прошлого лета. А в сентябре прошел слушок по затерянному уголку: власть Благомора в Каратае низложена! Люди шептались, новость обрастала небылицами. Достоверной информации не было – представители власти в наших землях практически не появлялись. Взять тут нечего, народ голодает, алмазов нет, золото и платину не добывают. Только торф на Васятинском болоте – все богатство наших палестин. Случались, конечно, «проходимцы» (в последний год их даже прибавилось), от них и черпали информацию. На основе переработанных слухов, неряшливо «транслируемых» новостей представала картина встряхнувших Каратай событий. Долбануло одномоментно – по всей «республике». В конце июля – начале августа. Как это происходило технически, непонятно. Активизировались внедренные агенты во всех структурах, десант, взрывчатка, диверсионные группы, окопавшиеся в лесах? Возможно, всего помаленьку. Акцию спланировали и осуществили безупречно. Ключевые службы оказались обезглавлены и разбиты. Руководство – уничтожено, материальная база – ликвидирована. Приказов от вышестоящего начальства не поступало, поскольку наверху творилось то же самое. Гремели взрывы, служивый люд в панике разбегался, бросая рабочие места, казармы, домики для проживания. Окрестные леса наполнялись испуганными людьми. Возможно, были очаги сопротивления, но их подавили. Резиденция Благомора в Тарбулы подверглась разрушительному обстрелу. Откуда велся огонь? Что случилось с Благомором – убит, бежал? Информации не было.
Пылали особняки «феодалов» в долинах, маковые и конопляные поля. Мерзлый Ключ и долину Черного Камня, где базировались основные службы, сровняли с землей. Авиабазу в Журавлином заблокировали, а технику вывезли в неизвестном направлении. Над местами скопления вооруженных людей несколько дней кружили вертолеты, сея хаос и смерть. Гремели взрывы на алмазных приисках в Аркадьево. Уничтожалось все, что приносило колоссальные, никем не учтенные и не облагаемые поборами доходы. Узники концлагерей резали охрану и разбегались. Рассеялся дым, и над Каратаем воцарилось хрупкое затишье. Инфраструктура была разбита, склады взорваны и разграблены. На свято место никто не явился. Пропали те, кто учинил ужасающий беспорядок. Все, что возводилось годами, пало в прах. Погибли сотни людей, остальных рассеяли. Тропы и выезды из Каратая оказались перекрыты… кем-то. Завалены, затоплены, заминированы. Десятки тысяч людей, для которых Каратай стал родным домом, остались во всем этом – запертые, растерянные. Крестьяне, староверы-раскольники, рабы, обретшие свободу, работники многочисленных служб и их семьи, инженерный, вспомогательный персонал, охрана, труженики безопасности, гигантская армия проституток, обманом и силой завезенная в Каратай для потехи несущих службу контрактников… И все это рассеялось, попряталось, затаилось в ожидании. Но ничего не происходило. В огороженном от мира урочище воцарилось безвластие, словно кто-то решил понаблюдать: а что же будет? Как сказал один знакомый фээсбэшник, в этой стране всегда хватало экспериментаторов. Сколько можно зарабатывать деньги? Не пора ли начать их тратить?
Происходило именно то, что и должно. Маргинальная публика сбивалась в банды. Неспособные держать оружие зарывались в леса и горы. Крестьяне в деревнях срочно вооружались, обносили территорию заборами, рвами – чтобы хоть как-то защищаться от грабителей и мародеров. Прекратились поставки, и на повестку встал вопрос добывания еды. «Полная апокалиптика», – емко выразился Степан. Конец ВСЕГО – в пределах обособленной от мира территории. Оружия и транспорта в Каратае хватало, бензин пока имелся. Но вот протрубили ангелы, и воцарился хаос! Банды терроризировали население. Мирные жители разбегались или давали отпор, превращаясь в таких же бандитов. Беспомощная публика зарывалась в леса, превращаясь в корм для диких зверей. Мародеры трясли склады, унося все, что имело хоть какую-то ценность. Шайки промышляли на дорогах, воевали друг с другом за зоны влияния, грабили брошенные особняки в долинах, гонялись за людьми, особенно за женщинами. По дорогам разъезжали угрожающего вида моторизованные (и военизированные) колонны. Жизнь в Каратае превратилась в ад…
Но имелась во всей этой истории одна пикантная сторона. В любом хаосе должны осуществляться попытки захвата власти – индивидуумами или организованными группами людей. Это так же естественно и обязательно, как любой физический закон. И такие попытки, безусловно, были. То лихой атаман, промышлявший с кучкой сообщников в Теплой долине, подомнет под себя несколько деревень, учинит террор для непослушных, назначит управляющих, запустит слушок, что у него безопасно, – и народ, исстрадавшийся в бардаке и неразберихе, непременно потянется. То объявится «мессия», объявит себя новым Христом (да хоть Заратустрой), сочинит на коленке подходящую религию, пообещает народу вывести его из тупика – и снова отчаявшиеся люди будут сбредаться под его знамена. Но всякий раз происходило что-то непонятное. Едва имело место нечто подобное, под покровом ночи являлся на вертолетах загадочный спецназ – крепкие, запредельно вооруженные парни в масках и камуфляже – и уничтожал верхушку новоявленной структуры. Оказать сопротивление таинственным «ликвидаторам» никто не успевал. Мероприятия проводились без комментариев. «Мессию» расстреливали, ближайших соратников демонстративно развешивали на березах, а паству или «подданных» просто разгоняли. Вдумчивый анализ выявлял интересную картину. Банды мародеров могли безнаказанно грабить, убивать и заниматься тому подобными милыми глупостями – за их жертв никто не вступался. Шайка, банда, относительно крупное деструктивное сообщество без претензий на умы и души большого количества людей – пожалуйста. Истребление беззащитных – ради бога. Организация сельского совета самообороны для отражения набегов извне (в пределах одной деревни) – сколько угодно. Но любой намек на учреждение властной структуры под водительством некоего «спасителя нации» – и немедленная кара…
Над этим можно было долго размышлять и строить версии. Происходящее напоминало затейливый эксперимент. Кто его проводил? Исходя из возможностей этих людей, их информированности и наплевательского отношения к загубленной сверхприбыли… можно было только догадываться, откуда растут ноги. Глупо скрывать, мне было любопытно, что сейчас, по прошествии года, происходит в обитаемой части Каратая. Я резонно догадывался, что ничего хорошего – достаточно посмотреть любой фантастический фильм про «апокалипсис», исключить из него радиоактивный пепел, землетрясения, тайфуны, застывшую вулканическую лаву, глобальный энергетический кризис, и то, что осталось, выложить в реальность. Но я привык к жизни в болоте, к своей депрессии, перемежаемой просветами, – я заполнял их охотой, работой по хозяйству, общением с деревенской публикой. Другого не хотел. Не ждал я от жизни радостных событий и ценил свое спокойное существование. Коротышка был согласен со мной, хотя и нападали на него временами пароксизмы «смены мест». «Неужели не интересно тебе, Михаил Андреевич, что творится в мире-то? Мир в опасности, ждет своего героя. А может, там уже идиллия? Никакого гнета, насилия… Всех плохих уже прикончили, остались одни хорошие? Поедем в Каратай, Михаил Андреевич? Там хорошо, красиво, осточертело уже твое болото. Поживем в эпоху Ренессанса». – «Хренессанса», – ворчал я, и доносил до мечтателя нехитрую мысль, что всех плохих парней за год убить невозможно, на это требуется лет десять, а то, что «анархия – мать порядка», звучало красиво лишь в устах Бакунина и компании. Но временами нападал какой-то зуд. Я вслушивался в разговоры сельчан, требовал новостей от бродяг и пилигримов, заходящих в Опричинку. А сколько развелось бродячих проповедников! Еще бы крышу от такого не снесло. Заявились недавно две снулые мымры в платочках и выдали, войдя без стука: «А вы знаете, что Христос вас любит?» Я ржал, как подорванный, а Степан схватил ухват и гнал этих «свидетельниц» до самой деревни, откуда они, собственно, и прибыли, не найдя там себе единомышленников. «Работать идите, кошки драные! – разносились по полю его писклявые вопли. – Понаехали тут, людей добропорядочных с праведного пути сбиваете!» Вот уж воистину… Скоро труженики сетевого маркетинга пойдут – будут впихивать никому не нужные бритвы, «сверхпрочные» колготки, пылесосы на батарейках…
Раздался сдавленный крик. Душа похолодела. Я выбежал из дома. Так и есть! Степан уронил на ногу снаряд вековой давности и теперь прыгал на одной ноге, держась за вторую. Снаряд почему-то не взорвался. Я перебежал двор, подобрал две оставшиеся железки и уволок их за плетень, где выгрузил в глубокую канаву.
– Ну, что, чучело, прошел испытание болью? – ухмыльнулся я, возвращаясь в дом.
– О, да, на мою долю выпало много испытаний, – огрызнулся коротышка.
Абсолютно ничего в этот день не предвещало несчастья! Светило солнышко, дрейфовали перистые облачка. Я практически проснулся. Вернувшись в дом, допил из кувшина кислую клюквенную бражку – перекосило так, что в голове выстроился порядок. «Не пей! Еще утро!» – закричал поборник трезвости в голове. «Так еще и не самогон», – резонно отозвался «анонимный» алкоголик. Я перетряс посуду на холодной печи, выискивая что-нибудь съедобное. Нашел ржаную краюху, перенес на стол оцинкованный тазик, снял с него крышку, вооружился деревянной русской ложкой и с грустью уставился на содержимое. Занимательная, между прочим, диетология. Человечество, я так понимаю, делится на три категории: те, что ели черную икру, те, что не ели и вряд ли соберутся, и те, которые объелись черной икрой… Осетрина в Опричинке в отдельные месяцы случалась чуть не основным продуктом питания – причем не от хорошей жизни. Из осетрины делали котлеты, голубцы, а мой Степан однажды экспериментировал и соорудил из осетра вполне «жизнеспособный», величиной с кастрюлю пельмень.
День, невзирая на утреннюю встряску, стартовал спокойно. Я извлек из бака разочаровавшегося в жизни кота, отнес в дом, погладил, накормил – то есть, в принципе, подружился с этим взъерошенным отщепенцем. Степан заявил, что в полночь у него свидание с берегиней, и если я не возражаю, он должен привести себя в порядок, то есть выглядеть на все сто. Я пожал плечами. Но когда он гремел тазиками в холодной бане, потом шарил по сусекам, ворча под нос: «Где моя рубашка от Валентино?», то невольно забеспокоился. Уж не хочет ли этот влюбленный идиот довести свои отношения с нематериальным объектом до полного логического маразма? Кто их знает, а вдруг девчонка будет не против? Степан – известный покоритель женских сердец и прочих органов. Я задумался. Можно усыпить бдительность Степана и проследить за его амурными похождениями. Но это будет не по-товарищески. Сам расскажет, если захочет. Угрозы для жизни берегини не представляют – если под их личиной не скрывается, конечно, кто-то другой…
Но все взорвалось и рассыпалось! Около одиннадцати вечера (батарейка в часах пока не села) окрестности Опричинки огласил раскатистый гул. Ночное небо озарилось оранжевым свечением. В отдалении вспыхнула стрельба. Она нарастала, и в окошке, выходящем на север, забились огненные сполохи. Мы сидели в доме. Я раскладывал пасьянс в свете масляной лампы. Степан – помытый, в чистой жилетке из бычьей кожи, весь в предчувствиях «рокового» свидания под луной – отсчитывал минуты и гипнотизировал чучело ястребиной совы, набитое трухой и опилками (его он сам притащил в дом, уверяя, что при жизни сова была ведьмой, а теперь будет оберегом). Когда разразилось «ненастье», я бросил карты и метнулся к оконцу. Давно стемнело, рассмотреть что-то было невозможно. От деревни нашу избушку на краю болота отделял лужок, заросший пыреем, и небольшой березовый околок. Сама деревня из окна не просматривалась. Но в небе над Опричинкой бесился фейерверк. Там все трещало, гремело, отчаянная пальба глушила рев двигателей. Занималась зарница – похоже, горели крестьянские избы.
Я отшатнулся от окна, споткнулся об упавшую табуретку. Степан застыл в нелепой позе плохого танцора, отвесив челюсть до пола, и смотрел на меня расширяющимися глазами.
– Отомри! – рявкнул я. – Ты чего?
– Да вот, стою, весь в ребусах… А делать-то чего, Михаил Андреевич? Ну, стреляют… Может, само рассосется?
– Не рассосется, Степан. Хватай оружие и шустро из дома – как бы в нашу хату не прилетело!
Я метался по горнице. Сорвал со стены охотничью двустволку, сунул горсть патронов в карман, натянул кирзачи, безрукавку из кожи молодого оленя, задумался на мгновение, схватил еще и лук, вырезанный из орешника, тряпочный колчан с ремешком, рассчитанный на дюжину стрел.