Бойцы моей земли (Встречи и раздумья)

Федоров Владимир

О громадной ответственности, которую налагает звание советского писателя, говорил Шолохов, открывая Второй съезд писателей земли российской. Призывая писателей работать дружно, как подобает однополчанам, Михаил Александрович оговорился, что не призывает «к всепрощению» и «ко всеобщему лобызанию». «Дружба — дружбой, но есть в нашем литературном, нашем идеологическом деле такие принципы, отступления от которых нельзя прощать и самому близкому другу. Тогда только наше единство будет прочным, когда мы не станем закрывать глаза на ошибки друг друга и научимся называть вещи своими именами. Если есть еще у нас что–то такое, что мешает нормально

работать, нормально развиваться литературе, — давайте безжалостно отметем это. Если есть еще среди нас такие, кто не прочь иногда пококетничать своим либерализмом, сыграть в поддавки в идеологической борьбе, — давайте скажем им в глаза, что мы думаем об этом».

В память врезалась простая и емкая шолоховская формулировка: «Социалистический реализм–это искусство правды жизни, правды, понятой и осмысленной художником с позиций ленинской партийности».

Переполненный зал не раз прерывал громом аплодисментов вступительное слово крупнейшего мастера нашей литературы.

— У нас есть чем гордиться, есть что противопоставить крикливому, но бесплодному абстракционизму, — уверенно звучал его голос.

Закончив выступление, Шолохов по скромности хотел сойти с подмостков президиума, но товарищи усадили его рядом.

Подперев седую голову руками, он внимательно слушал большой доклад Леонида Соболева, много сделавшего для становления Союза писателей Российской Федерации. А мне почему–то вспомнилось: доктор исторических наук Михаил Водолагин рассказывал нам, студентам Литинститута, как после войны он, секретарь Сталинградского обкома партии, ездил с Михаилом Александровичем на места недавних боев. Это требовалось для романа «Они сражались за Родину». Он должен был видеть все своими глазами.

Зорко следит Шолохов за поднимающимся подлеском в литературе. Как не вспомнить его по–отцовски предостерегающие слова на Третьем всесоюзном совещании молодых:

— Мне хотелось бы вам пожелать, чтобы вы в литературе не остались перестарками. Известна такая категория девиц, которые долго не выходят замуж. Пусть скорее приходит к вам творческая зрелость. Пусть она радует не только нас, писателей, но и читателя, огромного и требовательного, настоящего читателя, какого, пожалуй, нигде в мире еще нет.

Заканчивает с истинно шолоховской усмешкой:

— Ив связи с этим еще одно пожелание: не оставайтесь в литературе до старости в детских коротких штанишках!..

Однажды в далеком степном Казахстане, родине зорких орлов–беркутов, Шолохов вспомнил, как беркут обучает летать своих птенцов. Подняв их на крыло, он не дает им опускаться, а заставляет их набирать высоту, позабыв про усталость, подниматься все выше и выше.

Мудрый и дальновидный Александр Серафимович назвал когда–то Шолохова орёликом, дал доброе напутствие. Орёлик давно стал степным орлом, широко распростершим могучие крылья, научившим летать добрую стаю орлят.

ЩЕДРОСТЬ

В детстве мне мать принесла необыкновенную книжку. Называлась она «Метелица», а никакой вьюги–метелицы там не было. На обложке — конь, а на коне человек. И самое удивительное, что Метелицей звали не коня, а человека, партизанского разведчика.

Оставил он ночью своего коня у пастушонка в ночном, да и не вернулся. Сцапали его за церковной оградой беляки. И погиб веселый, сильный разведчик по кличке Метелица. Мать читала так просто, так задушевно, что я не стерпел, стал

украдкой тереть глаза, да не ладонью, а кулаком. Ну почему Метелица не вырвался, не перемахнул через церковную ограду? Почему его чуткий конь не почуял, что хозяин в беде?..

В годы ленинградской блокады. А. Прокофьев, Б. Лихарев, А. Фадеев, Н. Тихонов, В. Саянов

Потом, когда я подрос, узнал, что «Метелица» — глава из фадеевского романа «Разгром», одной из лучших книг о гражданской войне. Ее можно назвать своеобразной оптимистической трагедией. Партизанский отряд почти разгромлен, но остался крепкий костяк, и завтра из него вырастет новый большой отряд, который будет громить белогвардейцев. Фадеев отлично знал то, о чем писал: он сам в юности был дальневосточным партизаном.

Целая группа талантливых самобытных писателей пришла в литературу из окопов гражданской войны. Дмитрий Фурманов, Николай Островский, Аркадий Гайдар, Леонид Леонов, Владимир Ставский, Александр Фадеев.

Александр Фадеев… Мне довелось встретиться с ним на съезде писателей Украины в сорок восьмом году.

Тесноватый гостиничный номер. Александр Твардовский вынул тетрадь, где были еще не напечатанные стихи «В тот день, когда окончилась война». Стихи такой силы, от которой холодело в груди:

Внушала нам стволов ревущих сталь. Что нам уже не числиться в потерях. И, кроясь дымкой, он уходит вдаль, Заполненный товарищами берег…

В щемящей тишине слушали эти стихи Федор Панферов, Александр Прокофьев, Аркадий Кулешов, Николай Грибачев и белоголовый Александр Фадеев, которого горячо любил его смоленский тезка и к мнению которого очень прислушивался… Я перевел взгляд с Фадеева на задумчивого, притихшего Прокофьева, и мне невольно вспомнились его фронтовые стихи, посвященные Александру Фадееву и России:

Товарищ, ты видел над нею Закаты в дыму и крови. Чтоб ненависть била сильнее, Давай говорить о любви. Под грохот тяжелых орудий Немало отхлынуло дней. Товарищ, мы — русские люди, Так скажем, что знаем о ней. Расскажем, и все будет мало, Споем, как мы жили в ладу. Товарищ, ты будь запевалой, А я подголоском пройду!

Да, он был запевалой нашей литературы. Помню, как в декабре 1951 года волновался Александр Твардовский, готовясь выступать на вечере, посвященном пятидесятилетию его старшего друга. Не забыть мне и самого вечера. Седой, моложавый, красивый юбиляр, прослушав многочисленные приветствия, с улыбкой оказал: