Бойцы терракотовой гвардии, или Роковое десятилетие отечественной фантастики
Шрифт:
Вал западной фантастики с головой накрыл пишущую братию. Тут, кстати, многие издатели, вкусившие рынка, поняли, что денежки счет любят, на халяву уже не проедешь и за все надо платить. Ко всему еще издатели на книгах стали зарабатывать хорошие деньги. Надо лишь, чтобы книги покупали. Вот в это время и начала разрушаться социополитическая установка, в свое время озвученная Е. Евтушенко в формализованном виде примерно так: «X в России больше чем X». (X — это «икс», а не первое, что приходит в голову.) С точки зрения прикладной магии открывалась необычайная перспектива — любые вещь, человек, явление, профессия или факт, «прокрученные» через некое место, занимавшее весьма значительную часть суши, увеличивались в весе, значении, профессиональной пригодности и т. п. Если процесс повторить неоднократно, то все эти фигуранты распухали до бесконечности. Здравый смысл, конечно, восстает против такого — речь ведь изначально шла о поэте, и совершенно недвусмысленно указывалось, что творческое лицо должно еще и соотносить себя с государственной идеологией (обслуживать ее либо восставать против нее, что практически одно и то же — это работа на «рейтинг» Системы). Может, поэтому на Руси и отношение к книге было иное, чем за ее пределами, а именно — уважительно опасливое, ее воспринимали как нечто среднее между Священным Писанием и Некрономиконом.
Однако рынок медленно, но верно стал превращать книгу в такой же товар, как пиво или колготки, иными словами, в продукт практически одноразового пользования. Пусть гневливые любители духовности бьют кулаками по своим ребрам! Увы, дело сделано. Читателей, по многу раз перечитывающих полюбившееся сочинение «серьезного» автора, почти не сыскать, все больше потребителей так называемых легких жанров. Впрочем, мне доводилось выслушивать мнение, что в этом нет ничего плохого. Что, если вдруг в одночасье все кинутся изучать душеполезные трактаты отцов Церкви или труды мудрецов древности и наших дней?! Кто работать будет? И так пишущих сверх меры развелось, всяк грамотей норовит книгу написать!
Но все-таки немного жаль своей молодости, когда знакомые, узнав, что ты пишешь и даже (крайне редко) печатаешься, уважительно говорили: Писатель… Теперь если ты не издаешь по пять-шесть книг в квартал и не имеешь джипа «чироки», то тебя и за человека не считают. С одной стороны, может, это крайность, болезнь (надеюсь, не хроническая) роста. С другой — хорошая работа должна хорошо вознаграждаться. С третьей — быстро только кошки родят, а много — не всегда хорошо. С четвертой — такими банальными сентенциями утешают себя ленивые. С пятой — «легкие» жанры будут съедены виртуальной реальностью. И так далее…
Издательства, начавшие свой бизнес с фантастики, быстро сориентировались и стали выпускать все, что было по нраву покупателю. Кто не мог поступиться вкусом — вымер. — Надо сказать, что выпуск фантастики шел (и сейчас идет) волнами, пик каждой из которых возникает раз в полтора-два года. Рынок насыщается, издатели переходят на выпуск кулинарных книг или эротики, постепенно экологическая ниша пустеет, и тот, кто вовремя успевает выбросить на прилавки новый блок фантастики, срывает куш. За ним подтягиваются другие и быстро насыщают рынок. Наступает стагнация, издатели переключаются на дамские романы и астрологию. Цикл повторяется. Крупные издательства не сворачивают полностью издание фантастики даже в моменты пресыщения, чтобы в нужный момент быть готовыми. Слабым издательствам это не под силу, хотя они маневреннее. И если раньше многие фирмы набирали договоры с писателями как бы в запас или для престижа, то теперь, когда автор пошел разборчивый и жадный, просто так его не захомутаешь. Рано или поздно, а печатать надо, эксклюзивы нынче весьма скоротечны.
Что интересно — началось наступление отечественных авторов, причем так называемой четвертой волны. Надо ли говорить, что это, как правило, «малеевцы» и «примкнувшие к ним»!
Куда ни посмотри — на лотках радуют глаз книги Успенского, Лукина, Столярова, Рыбакова, Лазарчука, Иванова, Логинова, Трускиновской, Штерна… Да всех и не перечислишь! Появляются новые имена — Лукьяненко, Буркин, Васильев, Тюрин, Кудрявцев… Активизировались старшие «братья и сестры» по перу — Михайлов, Ларионова, Мирер, Крапивин, ну а Кир Булычев просто делает книгу за книгой, поражая своей работоспособностью. Словом, полная благодать…
Но и потери за последние десять лет в наших рядах были немалые. Не дожил до своей первой книги Виктор Жилин, бывший в свое время старостой питерского семинара, ушел молодой и очень талантливый Сергей Казменко, тоже не увидев своей книги. Владимир Фирсов, москвич, не дожил буквально считанных месяцев до первой книги. Ушел из жизни прекрасный человек и блестящий литературовед Виталий Бугров. Ко всему еще естественную «творческую убыль» пополнили иные: Измайлов и Руденко нырнули в детективщики, потянув за собой небесталанную, но слабовольную молодь, Веллер отдался беллетристике, Покровский канул в журналистику, Ютанов ушел в издатели, Пелевин, не успев трижды опубликоваться, отрекся от фантастики и с головой погрузился в политпсиходелическую прозу, Саломатов стал хорошим детским писателем… Правда, взамен подтянулись иные, молодые и бодрые, но многие из них пока еще на одно невыразительное лицо, а их литературное творчество все больше стало напоминать производственный процесс. Заработал конвейер.
Критика же окончательно впала в депрессию. Выяснилось, что любая публикация, вплоть до самой разгромной, работает на рейтинг автора, а читатель-покупатель забил болт на рецензентов и берет продукт, как правило, ориентируясь на яркость обложки и звучность названия. Вл. Гаков лет пять назад заперся в малогабаритной, но комфортабельной башне из слоновой кости и на все предложения выйти поговорить брезгливо отплевывался. Впрочем, недавно он издал уникальную во всех отношениях «Энциклопедию фантастики», взяв роскошно скандальный реванш за долгие годы молчания. Волны от «Энциклопедии» расходятся до сих пор, вызывая гноеточение завистников и педантов. А. Кубатиев замолчал. Куда-то исчез К. Рублев. Л. Михайлова занялась изданием журнала американской фантастики. Саратовский критик Р. Арбитман обнаружил склонность к литературным мистификациям и написанию политических триллеров. Горек счет потерь…
Помню, Валун тоже рассуждал об этих грустных материях. Триада «Читатель — Издатель — Писатель» ему чем-то напоминала некую сакральную троицу, причем цикличность их взаимоотношений подозрительно смахивает на дела одной древней семейки «Изида — Озирис — Сет». Нюанс только в том, что не сразу разберешь, кто из них кто. Я не сразу понял, что он имеет в виду; он пояснил, что здесь нет жестко фиксированной связи, каждый из фигурантов по очереди выступает в роли того или иного мифологического персонажа. В этом смысле попытки пресловутого Госкомиздата и ему подобных структур советского времени разорвать эту цикличность — всего лишь желание разорвать порочный круг вечного умирания и воскрешения, желание воспроизвести некую истинную неподвижность.
6
Квартиру Валуна я поначалу не узнал: пустые комнаты без мебели, картонные короба в углу и запах нежилого помещения. Дима пояснил, что вдова продала квартиру и с доплатой переезжает в более приличный район. Мы прошли в комнату, которую раньше занимал Валун. На подоконнике лежали папки с бумагами, на стенах кое-где сохранились плакаты с кинозвездами и цветные вырезки из журналов.
Мы присели на коробки с книгами. Дима посетовал, что не может предложить чаю, все уже собрано и многое вывезено. Это ему напоминает, добавил он, отечественную культуру. Только на миг отвернешься, отлучишься ненадолго, а ситуация изменилась, исчезло все знакомое, где-то жизнь продолжается и бурлит, а ты остался в захламленном сарае.
Я возразил ему в том смысле, что культура — это не испытания рысистых и не тараканьи бега, хотя на посторонний взгляд столичные тусовки производят тягостное впечатление. Столичный бомонд нашпигован халтурщиками, как сицилианская колбаса оливками. На это он только небрежно бросил, что в категориях вечности культура и халтура нерасчленимы, еще неизвестно, кто был самым великим, скажем, поэтом античности, а сохранилось лишь имя Гомера, который в свое время был, может, всего-навсего везучим халтурщиком и политической проституткой. Что, если через пару тысяч лет от нынешнего изобилия письменников в памяти потомков уцелеет только какой-либо плодовитый графоман? Вот критики-то в могилах повертятся на страх гробовым червям!