Бойня
Шрифт:
С битой он чувствует себя чуть увереннее. Он подходит к ограде и видит блуждающие тени. Слышит разговоры. Целая банда неонацистов пришла, чтобы убить его семью и семью дяди и его. Они приближаются. Они уже лезут через забор, и их очень много. С дюжину. И тогда он прячется за водяную бочку, чтоб затаиться в засаде и дождаться врага во всеоружии. Чтобы сразить его одним ударом.
Но что происходит? Ноги не слушаются. Он, словно трусливый заяц, пятится назад, когда видит целую свору хищно озирающихся здоровенных парней с ножами, топорами и битами. И вот он бежит что есть мочи. Через ограды соседних домов, по чужим огородам, давя помидоры, топча
Мовлади падает в траву и рыдает, как маленький мальчик, потому что понимает, что не предупредил родных об опасности, бросил близких, когда они более всего в нем нуждались. Он предал своего отца и свою мать, и нет ему прощения.
Возвращаться поздно, ведь уже все случилось и все мертвы. Он интуитивно это знает и хочет забыть свою низость. Вина точит его изнутри, не давая сосредоточиться и принять решение. Что делать? Вернуться, чтобы увидеть невыносимую картину? Или умереть от стыда и беспомощности в этом дерьме?
Вдруг он видит яблоко, единственное на дереве. Красивое и большое. Он срывает его, чтобы убедиться, что плод такого размера реален. Действительно чудо. Но уже сокрушенное, испорченное, гнилое. Мовлади совсем не удивляет, что столь божественную красоту был способен разрушить один-единственный упитанный червяк, сожравший всю мякоть и выпивший весь сок. Яблоко лопнуло, как только Мовлади на него надавил. Этот червяк ему знаком, он приполз в яблоко из его тела. А это яблоко есть его душа, точнее, его малодушие. Внутри пустота…
И его дом опустел. Он остался один, и он заслужил одиночество. Лучше б он погиб, защищая родных! Сгинул в неравной борьбе, но остался мужчиной или попытался бы быть человеком, ведь только человеку свойственно самопожертвование. Только человек может отважиться защитить справедливость ценой собственной жизни. Он упустил свой шанс жить достойно…
Пробуждение было резким. Мовлади задыхался от моральной боли и едва не захлебнулся в море слез. Он рыдал наяву и зашнуровывал ботинки. Затем пошарил в тумбочке и бросил в куртку кастет. Только б не опоздать! Там его братья дерутся, как настоящие мужчины!
Вот почему Мовлади оказался на Поклонке…
Сочилась кровь, ее запах никто не ощущал, а тот, кто мог ее чуять своим животным обонянием, уже сидел и дрожал не от страха, а от холода на прутьях железной лестницы под канализационным люком. Макс испытывал жгучую боль в районе челюсти, но почему-то совсем не жалел о потерянных зубах. Лишившись своего главного оружия, он оставил на поле брани и большую часть своей ненависти. Большую, но не всю. Было холодно и неуютно. Он отодвинул люк и вновь устремился наверх. Он побежал туда, где мог согреться и поесть. Домой!
Это где-то рядом. Он удалялся от места столкновения по Кутузовскому в сторону центра. Он бежал, словно знал куда. Все вокруг казалось до боли знакомым. Ничего не изменилось с тех пор. Дежавю или воспоминание – трудно было понять, что привело его сюда, но он стоял прямо перед подъездом и даже знал код. И впрямь чудеса. Сталинский дом с высоченными потолками. Здесь, на Драгомиловской, квартира отца… Сейчас он встретит его и обнимет…
Он позвонил в дверь.
Ее открыл юноша, которого Максим вспомнил не сразу, но который откуда-то знал его имя.
– Максим? Ты жив? – На его лице выразилось нескрываемое удивление, но он открыл дверь и впустил визитера в дом. Кислотная бомбардировка нейронов мозга давно миновала, но очаги крысиной реакции давали о себе знать. В жестах и мимике. В движениях и походке. Психологический феномен дежавю проигрывал происходящее снова и снова. Кем он был в этих стенах. Крысой или человеком?
– Что с тобой? – спросил его тот, кто впустил.
Максим не ответил.
– Ты кого пустил в дом? – Этот голос Максим узнал сразу. Противный голос. Скрежет, а не голос. Он был здесь крысой. Конечно же, крысой! Эта двуногая так и называла его – крысенком. И попрекала едой. Зачем он здесь? Согреться? Отмыться? Поесть? Нет, она не позволит! Он здесь, чтобы отомстить за обиду, за отца, за маму!
– Вот так встреча! – театрально продекламировала женщина, которую, казалось, в этой жизни ничего не смогло бы удивить или растрогать. Она все воспринимала как должное, словно все вокруг ей обязаны.
Максим накинулся на шокированную леди, сдавил ей шею, чтобы немедленно задушить. Но вдруг услышал:
– Не трогай маму! Это моя мама!
Слово «мама» остановило. Брат, да, это был его брат, правда сводный. Сын его отца. А перед ним стояла его мачеха, суррогатная замена мамы, женщина, которую любил его отец, так и не простивший свою жену, его родную маму… Для брата же она была самым дорогим человеком на свете, тут он вспомнил и свою зависть, чувство не менее противное, чем ненависть.
Максим нахмурил брови, но отступил. Он без особой злобы оттолкнул младшего брата, бросился к вешалке и снял с нее первое попавшееся пальто. На улице холодно. А здесь он не задержится.
– Я не крыса… – только и сказал он. Как-то невнятно. И еле слышно. Он бы процедил это заявление сквозь зубы, если б они присутствовали в полости его рта.
Это не его дом, и никогда это жилище не считал он своей обителью. Ведь дом – это такое теплое место, где тебя всегда ждут и любят. Твоя крепость и пристанище твоей семьи. Уютное гнездышко, где тебе рады родные люди, которые знают о тебе любую мелочь, где каждый заботится друг о друге и старается не ранить словом, бранным словом в твой адрес или оскорблением того, кто тебе дорог. Здесь его слезы не замечали, его настроение никого не волновало, его мнение никого не интересовало. И сейчас он ничего не станет рассказывать. О чем? Он и сам еще не разобрался, что с ним произошло и когда все это закончится. А эти люди – ему не советчики. Они чужие. Это их дом. Он одел трофейное пальто, спустился по ступенькам вниз и снова оказался на улице.
Светало. Хмурое утро мечтало о теплом солнце, которое растопит лед на брусчатке и подарит городу первый день весны. Максим шел. Впервые не бежал, а медленно шел в сторону знакомой высотки на Смоленке. Спешить было некуда. А на ходу мечталось легко.
Он мечтал о доме. Собственном доме. Куда однажды он позовет свою маму. И она обязательно придет. Чтобы поздороваться с сыном, а может, и с внуком. Так бывает у всех. У людей, у животных. У всех есть семья. Или мечта о ней.
Впервые Максим был спокоен, хоть и бдителен. Препарат Функеля отпустил. Участки мозга примирились. А солнце действительно начало греть, напоминая зиме о том, что ее последний день настал. Пора и честь знать. Сказка про двенадцать месяцев, меняющихся местами, – это лишь литературная инверсия. Всему свое время и место. Своя мечта и своя судьба, которые часто подвержены изменениям. Повлиять на ход истории может как заурядный случай, так и просчитанный ход…