Бойся мяу
Шрифт:
Дорога едва заметно, но пошла вверх.
– Один мальчик выпустил черного-черного кота, – продолжила Катя, хмуря брови.
– И черный-черный кот сказал – все, что он найдет в сундуке, будет его, – зашептал Женя. – Мальчик заглянул в черный-черный сундук, но там было черным-черно…
– А черный-черный кот говорит – нужно заглянуть поглубже, – зловеще улыбнулась Катя, сверкнув черными-черными глазами.
– Мальчик наклонился сильнее… и увидел прямоугольник дна, а в нем – черное звездное небо, белую-белую луну и
Катя чуть помолчала. Потом глаза ее расширились, и она буквально выдохнула:
– Люди стояли в черной-черной одежде и смотрели на мальчика сверху…
– Мальчик испугался и полез назад, но оказалось, что он лежит на спине. Он протянул руки вверх, к людям. Но это были не его руки, это были белые-белые руки скелета… – выпалил Женя с каждым словом все громче.
– А черные-черные люди отвернулись и ушли. И из-за края выглянул черный-черный кот…
– И черный-черный кот спрыгнул и захлопнул крышку…
«…черного-черного гроба», – закончили они вместе.
Повисло молчание, прерываемое лишь утробным громыханием небес. Они прошли по склону вверх всего метров тридцать. И поравнялись с озером. Оля вдруг остановилась, опустила сумку.
– Да-а, ребята, фантазия у вас недетская, – протянула она, разминая уставшую руку и кисть.
Катя с Женей довольно переглянулись. Иногда у них случалась такая связь. Они называли ее «Силой Двух», почти как у сестер в «Зачарованных». Называли так только между собой, чтобы Оле не было обидно.
По живописному озеру, изогнувшемуся знаком вопроса, ветер гнал рваные волны, серовато-желтые, с пенными краями. На берегу копошились дети, посматривая на небо. Самые шустрые уже почесали в сторону домов. Озеро Жене понравилось. Захотелось обойти его вокруг по берегу.
Внезапно оно разразилось вспышкой. Посветлело, вскипело и ослепило.
Это была молния. Молния и зеркало.
Оля тут же обошла сумку с другой стороны, поменяла руку. Кивнула Кате. Женек, может, и огорчился, но спорить и выпендриваться не стал. Сестры подхватили сумку. Теперь в подъем. Неужели гроза этого и дожидалась?
Щелкнул кнутом запоздалый гром. Даже в ушах загудело. И что странно, гул нарастал. И обрастал каким-то жужжанием. Женя в мелькнувшей догадке взглянул по склону выше.
Действительно, им навстречу неслась машина. Как-то по-звериному припадая к дороге. Кажется, «восьмерка». Морковно-рыжая. А через пару десятков метров – скорее, пятнисто-рыжая. Капот, дверцы, крылья – в разных тонах. Однако когда машина промчалась мимо, то была уже рыжей по-лисьему. Просто потому что хлынул дождь. Не церемонясь и не разгоняясь, сразу и мощно.
Оля замерла. Остановилась и Катя. Они покосились на сумку. Ни зонты, ни дождевики там не припрятаны, насколько Женя помнил. Только теплые кофты. Шикарные девичьи прически, уложенные попутным ветром, теряли объем, волосы намокали, впитывая крупные капли, и темнели. Катины до насыщенности темного – противного – шоколада. Олины до куда более аппетитного черносливового оттенка. Ее челка липла ко лбу, по лицу стекали капли. Они с Катей глянули друг на друга, оставив затею с сумкой. И рассмеялись. Оля смахнула челку, Катя вытерла лицо, и они зашагали дальше. Торопливо, резче.
Женек любил лето. И вряд ли был в этом одинок. Вот, к примеру, дожди. От осенних – сверхурочных и навязчивых – хочется скорее сбежать, где сухо и тепло. Весенние – бесспорно, долгожданные – радуют, смотришь и расцветаешь. Однако любуешься все же за окном – не дай бог зарядит вперемешку со снегом. А летние – теплые, щедрые, неприставучие. Они задорные и шустрые, как мальчишки с водными пистолетами. Героически усмиряют жару и зной, вскипая пузырями на раскаленном асфальте. И любят попугать мощью и покрасоваться необузданностью. А вот бесстрашных не любят и с легкостью поучают.
И только Женька подумал, слизывая теплые капли, что и этот ливень шалун и задира, но, в общем-то, добрый малый, как небо вспыхнуло, мерцая, на секунде третьей затрещало и выдохнуло в порывах ветра. Спины сестер дрогнули, а сам он сжался.
Земля размякла, и они перешли на асфальт. Но и по дороге ручьями бежала вода. Кроссовки промокли, и ноги хлюпали. Сухим оставался, кажется, только маленький участок на спине – под защитой рюкзака. И там же затаилось приятное тепло, в то время как мокрая кожа и футболка холодили при каждом порыве ветра. Джинсы потяжелели и липли к ногам. Было нисколечко не весело. Так Женек еще и вспомнил, что уже вечер, а значит, теплее не будет. И расстроился сильнее – до скрежета в зубах.
Что удивительно, небо над вершиной холма впереди было чистым. А позолоченный край иссиня-серых грозовых туч обгонял путников совсем чуть-чуть. Возможно даже, что на верхушке склона и дальше – сухо и спокойно. Может, мы даже увидим край дождя, подумал Женя и хоть маленько порадовался.
На миг озарился асфальт. И опять он прошел не больше трех шагов, как бухнул гром. А затем стало тихо. Даже слишком тихо. Исчез ветер, капли зашептали, больше не заставляя щуриться. И будто бы даже донеслось коровье мычание. Женек взглянул на небо. И ослеп.
Вспышка обожгла, он зажмурился. Заморгал. И снова капли зашвыряло в лицо, и распахивать глаза было необязательно. И снова задрожала хмурая жесть, раскатываясь во все края.
Да-а, мама реально нас убьет, если узнает, что мы еще и в грозу гуляли, испугался Женек. Сердце колотилось и так. Теперь и ноги стали подгибаться. Хотелось присесть, укрыться или припасть к земле. Он знал – в открытом поле в грозу по-настоящему опасно, на возвышенности – вообще не до шуток. Откуда узнал, вспомнить не мог. Да и не хотел.