Бойся мяу
Шрифт:
– Ну ты и придурок, – буркнула Катя и добавила противно, – Трусишка.
Он поднялся, выпрямился. И смахнув влагу – то ли слезы, то ли дождь, скромно улыбнулся. Она толкнула Олю:
– Смотри – лыбится еще.
Они уставились на него, проклиная взглядом. И вдруг их лица посветлели, смягчились легким румянцем. Они отвели глаза, жмурясь. И все вокруг озарилось каким-то бронзовым светом, слабым, но согревающим.
Женек обернулся. И кожа почувствовала нежное тепло прощального солнца. Горизонт на западе очистился, и солнце посылало воздушные поцелуи, задержавшись у самой земли. А следом
– Тащи сам теперь сумку, идиот, – вякнула Катя, но без прежней злости.
– И потащу, – отозвался Женя. Важно поправил рюкзак, дернув за лямки.
– Вот и тащи, – она слабо пнула сумку и, отвернувшись, пошла по дороге.
– Сам знаю, – он направился к сумке.
Оля вытерла лицо платком и теперь, склонив голову, выжимала мокрые волосы.
– Погоди, Кать, – сказала она устало. – Давайте, надевайте кофты.
Катя вернулась, и они нагнулись к сумке. Женек скинул рюкзак и залез внутрь.
Покопавшись, вытянул кофту. Отлепил, поморщившись, мокрую футболку от кожи, встряхнул несколько раз. Потом собрал на груди и выжал. Потряс еще и, наконец, накинул кофту. Застегивая молнию, увидел, что сестры сумничали и поменяли футболки на сухие. Ну и кофты достали.
Он взялся за ручку сумки. Оля несколько секунд перебирала кистью по лямке, примеривалась, чтобы ухватиться поудобнее, и, печально вздохнув, выпрямилась. Сумка подлетела, и они потопали.
Наверное, у нее уже мозоли там, подумал Женек и попытался взять на себя большую часть веса. Но подтягиваться и отжиматься он ленился, а гантели только катал по полу, поэтому уже через минуту, ну, может, полторы, оставил эту затею.
Солнце грело спину. От ходьбы и нагрузки разогрелось и тело. А кофта сохраняло тепло. Было приятно и уже не так тоскливо. Только джинсы оставались мокрыми и стягивали движения, да ноги в кроссовках страдали.
Ни ветер, ни дождь не ожидали несчастную троицу в засаде за вершиной подъема. Дорога изгибалась широкой дугой, и по ее левую сторону выстроились в шеренгу высокие деревья. Где-то в их ветвях невидимые глазу беседовали птицы. Красиво и заливисто. Если не знать их языка. Женек знал. Не учил специально, просто знал с рождения. И эти вечерние пташки там, наверху, бранились. На погоду, особенно на гром и ветер.
Он вспомнил их любимую загадку. На какое дерево я сяду – говорит птица – во время дождя? Вспомнил и улыбнулся. Хитрые пернатые. Он слышал эту загадку и на птичьем, и на своем языке. А это значило, что не только он понимает их разговоры. Поболтать-то птицы любят. А вот петь… Из всего того, что люди называют пением птиц, наверное, лишь десятая доля и есть то самое пение. Все остальное – болтовня.
Женька хотел было задать сестрам эту загадку. Но не стал. Все это время они молчали. Конечно, злились на него. К тому же он не был уверен, что не загадывал уже им эту птичью мозголомку. За деревьями скрывалось кладбище. Вроде бы. Сейчас он не вглядывался, но в окошко автобуса, он помнил, синим, серым и черным в зелени мелькали кресты, оградки. На кладбищах Женя никогда не был, поэтому его суеверный детский страх соседствовал с детским же интересом.
Потом показалась таинственная цистерна. Огромная и серая, как подлодка, и с люком наверху. Стояла прямо между деревьев. И как она туда протиснулась? Откуда взялась, если должна бороздить темные глубины океана? А потому – что здесь забыла? Все эти вопросы неизменно оставались без ответов. И мама, и папа лишь посмеивались либо просто отмахивались, когда им было не до него. Видимо, потому, что это была самая обыкновенная цистерна – для них, а может, и для всех.
После цистерны они с Олей поменяли руки. Катька, чеканившая шаг впереди, однако часто оборачивалась. Но не для того, как скоро понял Женек, чтобы насладиться его измученным видом или поддержать сестру. Нет, просто у них за спинами великим подрагивающим костром алел закат. Такого в городе не увидишь.
В конце этого зеленого строя дорога расширялась, а затем уходила направо – до этого места всегда доезжал их автобус. Что-то вроде остановки. Они выходили, разминая затекшие ноги, а затем еще минут сорок, а то и час, шли, довольные, легким шагом до деревни. Без этой пешей прогулки деревни и не существовало. В тот момент времени, когда они покидали автобус и топтались на остановке, она находилась так же далеко, все в том же нигде, как и когда они только садились в автобус в своем городке. Невозможно попасть в бабулин дом без такого вот ритуала. Паломничества к лазурным воротам.
Однако когда они наконец достигли начала этого пути – отнюдь не ровного и асфальтного, а пути из сваленных друг за другом бетонных плит, – судьба, похоже, решила сделать для них исключение. Пожалела юных и таких смиренных путников.
Едва они миновали третью по счету плиту, которая от размазанной по ней грязи казалась гигантской плиткой шоколада, как позади послышались тарахтение, лязг и скрип. Женек не удивился бы, если в следующую секунду грянул бы залп и земля рядом взлетела бы на воздух. А может, и они сами. Грохот приближался. Кряхтенье переходило в рычание. Они обернулись.
Конечно, никакой танк их не преследовал. Лучше. Гораздо лучше – их нагонял трактор. Он взобрался на плиты и, подрагивая на стыках и неровностях, тащил за собой повозку.
Ребята выстроились у края плиты. Женька не устоял – сумка перевесила – и все же слетел одной ногой в грязь. Поскальзываясь, с Катиной помощью поднялся. Мрачно-синий в сумерках трактор сбавил прыть и, чуть не доезжая, замер. Дверца кабины раскрылась, и выглянул водитель. Высокий паренек в тряпичной кепке-берете и в комбинезоне поверх голого торса, на ногах сапоги. Он широко улыбнулся и покачал головой. Совсем как в старых черно-белых фильмах, что так любили родители.
– Куда вам? – крикнул он.
Женя указал рукой дальше по дороге, Катя повторила. Тракторист ухмыльнулся:
– Так это ясно.
– В Нюргещи, – уточнила Оля. И тоже махнула рукой.
– Ну и мне туда, – кивнул парень. – Какая улица?
Путники переглянулись и пожали плечами.
– Кажется, не первая… ну, не та, которая сразу при въезде. А дальше… Следующая как раз. Наверно, вторая… Видимо, – попыталась объяснить Оля, а рука ее бегала по волосам.
– Первая, вторая. Нету таких… А дом какой? Чей?