Бойся, я с тобой. Страшная книга о роковых и неотразимых
Шрифт:
…События на этапе Обольщения развиваются в режиме торнадо. Неотразимый буквально прилипает к вам. Пострадавшие рассказывают о шквале СМС, многочасовых телефонных разговорах и ночах напролет в скайпе. Другие присасываются к жертве еще сильнее, стараясь не выпускать ее из виду ни на час.
«С утра Николай отвозил меня на работу, в обед забирал, и мы вместе ехали в кафе, после работы встречал, и мы направлялись в тренажерный зал. Пока Николая не было рядом физически, его незримое присутствие ощущалось в виде СМС. Он ничего не говорил мне о своих чувствах, зато часто спрашивал, серьезно ли я к нему отношусь. Говорить про серьезные отношения, когда мы еще ни разу не поцеловались, мне казалось странным, но я уже начала ощущать возникшую между нами близость».
Итак, вы неумолимо сближаетесь
Несколько дней, самое большее – пара недель – и вы влюблены как никогда. Вы и не подозревали, что подобное возможно. Нет, вы и прежде встречали интересных, привлекательных, чутких людей, и некоторые из них становились вашими друзьями и возлюбленными, но только теперь вы понимаете, каким может быть размах настоящей любви и истинной дружбы! Вы сами себя не узнаете: теряете аппетит, худеете, просыпаетесь среди ночи и в думах о неотразимом не можете уснуть. С вами творится что-то очень необычное, чему вы даете самые разные определения. Наваждение. Страсть. Морок.
Где-то на задворках сознания у вас нет-нет да мелькает мысль, что все это слишком прекрасно, чтобы быть правдой, и слишком чрезмерно, чтобы быть здоровым. Но эту мысль тут же заглушает строка из песни пионерского детства: «Ребята, надо верить в чудеса…»
Взаимность не вызывает сомнений. Неотразимый выглядит и ведет себя, как пламенно и нежно влюбленный. Как выразился знакомый нарцисс: «Я даю любовь, идентичную натуральной» [11] . И она действительно почти не отличима от настоящей влюбленности. Непродолжительная и поверхностная жизнь в этой роли типична для нарцисса, переживающего идеализацию, на смену которой всегда приходит обесценивание.
11
Как они сами расценивают свои чувства к нам, я расскажу в одной из следующих книг.
Некоторые социопаты вроде как не идеализируют вовсе. Они вполне хладнокровно оценивают ваши достоинства и что они могут с них поиметь. Другие социопаты переживают нечто похожее на идеализацию, но, скорее, это некое возбуждение, оживление при виде новой «игрушки». Вспомним «вспышку» Остапа Бендера при встрече с Зосей Синицкой.
Но и эта вспышка – с «интересом»: Остап не подошел бы к Зосе, не шепни ему Паниковский, что это девушка Корейко. Дальше мы видим, как моментально гаснет эта вспышка: влюбив Зосю в себя и выпытав у нее адрес Корейко, Остап тут же бросает ее.
Недолго длится и ослепление Сольвейг у ибсеновского Пера Гюнта. Первое же неблагоприятное обстоятельство – и он покидает ее, и что характерно, тут же переключается на других женщин, не вспоминает Сольвейг долгие годы, пока, наконец, не возвращается в родные места и не обнаруживает ее, все так же ждущую и выплакавшую от горя глаза.
…Кстати, далеко не все жертвы, втянутые в деструктивные отношения, были влюблены в своих будущих мучителей. Кто-то капитулировал под нажимом рокового и… окружения – «ты посмотри, как человек по тебе убивается! Когда ты еще такую любовь встретишь?!»
Кто-то подсел на разгадывание «жгучей тайны» рокового, демонстрирующего пазлы из разных наборов – ну как совместить любовь к бездомным кошечкам и дон-жуанский список из двухсот женщин?
Кого-то быстро раскачали на эмоциональных качелях и закружили в трех соснах – как своего секретаря Теодоро «собака на сене» Диана, «любовь» которой началась с приступа бешеной зависти к служанке Марселе – невесте Теодоро.
Если жертва пытается противостоять сближению с неотразимым или хочет отдалиться от него в разгар Обольщения, он может использовать разные тактики, чтобы не упустить ее. Например, вызывает в ней чувство вины, приписывая ей бессердечность, жестокость и манипулятивность. «Не говорите мне «прощай». Не верю я, что вы бездушны», – поет, например, Юрий Антонов, хотя совершенно не понятно, почему из желания попрощаться делается вывод о бездушии героини.
«Сердце ваше не создано для любви, – пишет виконт де Вальмон президентше де Турвель. – Лишь мое, на которое вы беспрестанно клевещете, способно чувствовать. Ваше же не ощущает даже жалости.
Если бы это было не так, вы не отказали бы хоть в одном слове утешенья несчастному, открывшему вам свои страдания, вы не скрылись бы от его взоров, тогда как видеть вас – его единственная отрада, вы не стали бы так жестоко играть его тревогой, сообщив, что вы больны, и не дав ему разрешения прийти к вам, чтобы узнать о вашем самочувствии, вы поняли бы, что та самая ночь, которая для вас была лишь двенадцатью часами отдыха, для него должна была стать целым веком страданий. Чем, скажите мне, заслужил я эту убийственную суровость?»
А вот другое сильнодействующее средство обольщения строптивой жертвы, которое 20-летний Лермонтов в 1834 году использовал в отношении Екатерины Сушковой, на которую затаил обиду еще в 16 лет. Теперь же, узнав, что Miss Black-Eyes собирается замуж за его друга Лопухина, он поспешил в Санкт-Петербург и принялся бомбардировать Екатерину упреками, намеками и полупризнаниями.
О том, как Лермонтов «убил в ней сердце, душу, разрушил все мечты, все надежды», Сушкова рассказала в своих «Воспоминаниях»:
«– Вы грустны сегодня, – сказала я ему, видя что он беспрестанно задумывается.
– Не грустен, но зол, – отвечал он, – зол на судьбу, зол на людей, а главное, зол на вас.
– На меня? Чем я провинилась?
– Тем, что вы губите себя; тем, что вы не цените себя; вы олицетворенная мечта поэта, с пылкой душой, с возвышенным умом, – и вы заразились светом! И вам необходимы поклонники, блеск, шум, суета, богатство, и для этой мишуры вы затаиваете, заглушаете ваши лучшие чувства, приносите их в жертву человеку, неспособному вас понять, вам сочувствовать, человеку, которого вы не любите и никогда не можете полюбить.
Скажите, если бы вас в одно время любили два молодые человека, один – пускай его будет Лопухин, он богат, счастлив, все ему улыбается, все пред ним преклоняется, все ему доступно, единственно потому только, что он богат!
Другой же молодой человек далеко не богат, не знатен, не хорош собой, но умен, но пылок, восприимчив и глубоко несчастлив; он стоит на краю пропасти, потому что никому и ни во что не верит, не знает, что такое взаимность, что такое ласка матери, дружба сестры, и если бы этот бедняк решился обратиться к вам и сказать вам: спаси меня, я тебя боготворю, ты сделаешь из меня великого человека, полюби меня, и я буду верить в Бога, ты одна можешь спасти мою душу. Скажите, что бы вы сделали?»
Знакомая песня, правда? И «спаси», и «боготворю», и «стою на краю пропасти»… Чтобы вконец парализовать волю жертвы, спустя несколько дней Лермонтов начинает шантажировать Сушкову якобы намечающейся дуэлью с Лопухиным.
«Вечером приехал к нам Мишель, расстроенный, бледный; улучил минуту уведомить меня, что Лопухин приехал, что он ревнует, что встреча их была как встреча двух врагов и что Лопухин намекнул ему, что он знает его ухаживанье за мной, и что он не прочь и от дуэли, даже и с родным братом, если бы тот задумал быть его соперником.
– Видите ли, – продолжал Лермонтов, – если любовь его к вам не придала ему ума, то по крайней мере придала ему догадливости; он еще не видал меня с вами, а уже знает, что я вас люблю; да, я вас люблю, – повторил он с каким-то диким выражением, – и нам с Лопухиным тесно вдвоем на земле!
– Мишель, – вскричала я вне себя, – что же мне делать?
– Любить меня.
– Но Лопухин, но письмо мое, оно равняется согласию.
– Если не вы решите, так предоставьте судьбе или правильнее сказать: пистолету.
– Неужели нет исхода? Помогите мне, я все сделаю, но только откажитесь от дуэли, только живите оба, я уеду в Пензу к дедушке, и вы оба меня скоро забудете.
– Послушайте: завтра приедет к вам Лопухин, лучше не говорите ему ни слова обо мне, если он сам не начнет этого разговора; примите его непринужденно, ничего не говорите родным о его предложении; увидев вас, он сам догадается, что вы переменились к нему».