Бойтесь данайцев, дары приносящих
Шрифт:
– Давай, рассказывай, – потребовал Юра, – как ты живешь?
Она взялась делать хорошую мину при плохой игре, повествовать, как счастлива в школе (может, и впрямь счастлива, да только трудно это – по пять уроков вести ежедневно, от десятилеток до выпускников). Вдобавок стирка-уборка-магазины с отвычки высасывали все оставшиеся соки. А ведь надо еще Юрочке на ночь книжку почитать, сказку рассказать, ответить на сто пятьдесят малышовых «почему». И, главное, временами накатывало полное ощущение тупика, ловушки, западни. Как это бывало в последние месяцы жизни в Доме правительства
Все это было не рассказать, не передать, Галя начала делиться с Юрой, сбиваясь и перескакивая, и про мужа, и про быт, но не выдержала и – расплакалась.
А Юра по-товарищески обнял ее за плечо, даже дал свой чистейший носовой платок и сказал:
– Зря ты из отряда ушла. Возвращайся. В городке у тебя все будет по-другому. И квартиру дадут. И с продуктами-промтоварами никаких проблем. Снабжение на высочайшем уровне.
– Нет, я не могу. Не хочу ни в армии больше служить, ни Провотворова видеть.
– Хорошо! Не обязательно тебе служить. Пойдешь в полк вольнонаемной или гражданским специалистом. Или, на худой конец, в школу нашу преподавать. Нам в городке тоже учителя нужны.
Она подумала – предложение было куда как соблазнительным, но отрицательно помотала головой. Нет – возвращаться в городок означало признать собственное поражение. Расписаться в том, что она не справилась и не выдержала очередной вызов, который бросила ей судьба. Как она может вернуться?! Она, которая центрифугу, и барокамеру, и сурдокамеру прошла, теперь от мышиной повседневной возни сдастся?! Нет, не бывать этому! И она твердо произнесла вслух: «Нет».
И тогда Юра сказал:
– С мужем ты все равно ведь не живешь, так? – Она кивнула. – И жить больше не собираешься? – Еще один кивок. – Разбитой чашки, значит, точно не склеишь?
Она прошептала:
– Точно.
– Значит, – рубанул рукой космонавт, – разводитесь. А как оформишь документы, станешь вновь свободной девицей, позвони немедленно мне. Я сам пойду к Егорычеву и попрошу дать тебе квартиру.
– Кто такой Егорычев?
– Эх ты, тютя! Таких людей не знаешь. Первый секретарь Московского горкома партии.
– Ой, нет, это неудобно.
– Неудобно спать на потолке. И еще неудобно – и для тебя, и для меня, и для Егорычева, и для всей страны, – когда космонавтка, дублерша Валентины, ютится с сыном и с разведенным мужем в смежных комнатах в Подлипках. Так что давай, не тяни. Разводись. Я все равно в горком собираюсь по разным делам, что с полком нашим связаны, – заодно и за тебя замолвлю словечко. Не бойся, меня ты не обременишь. Дай только знать, когда официально разведешься. Телефон мой прямой знаешь.
Через неделю в Подлипки, на улицу Кирова, подвезли вожделенный полированный
В тот же день Владик с Галей подали на развод. Через месяц их развели.
А еще через два месяца Галя с маленьким Юрочкой получила ордер на квартиру в Москве. Двухкомнатную! В прекрасном доме, в старом фонде, – с высокими потолками, на Ленинском проспекте!
Лера
Обиднее всего, что они с Александром Федосеевичем в тот день даже любви не предавались. Сидели вдвоем на конспиративной квартире, кумекали, что означает новая шифровка, пришедшая по радиоканалу из Франкфурта. В ней говорилось: ЦЕНТР – САПФИРУ. Просим вас в срочном порядке сфотографировать документы и/или чертежи, которыми вы занимаетесь на службе непосредственно сейчас. Не имеет значения тематика вашей текущей работы. Нас интересует моментальная фотография ваших ежедневных должностных обязанностей. На ее основе наши специалисты способны сделать важные выводы.
Полковник отложил шифровку, потер лоб.
– Это проверка.
– Ты думаешь? – переспросила Лера. Она испугалась.
– Очень похоже. Вероятно, они почувствовали, что мы им пару раз попытались втереть дезу. Особенно со спутниками-шпионами. А может, просто проверяют. Ясно одно: подготовить качественную дезинформацию мы никак не успеем – не случайно это требование от наших коллег из ЦРУ: сфотографировать срочно. Значит, придется тебе снимать, что есть. Чем ты действительно занимаешься.
– А это не нанесет ущерба нашей обороноспособности?
Пнин криво усмехнулся.
– Нанесет.
– Может, тогда лучше не снимать ничего?
– Тогда тебя точно, как агента, спалят.
– Ну, или туфту какую-нибудь сфотографировать. Инструкцию по технике безопасности.
– Тоже опасно. Нет, надо делать фото того, что есть. Чем вы сейчас с Павлом Петровичем занимаетесь?
Она сказала.
– Да, тут даже по случайному чертежу можно многое понять. Но делать нечего. Надо выполнять задание.
– Как скажете.
– Как твое вообще самочувствие? Настроение?
– Прекрасное.
– Не устала?
– С чего бы мне устать?
– Ты, считай, три с лишним года на передовой. Как думаешь, не пора тебе отдохнуть? Уйти в тыл, на переформирование?
– Как вы себе это представляете?
– Допустим, тебя переведут служить куда-нибудь в закрытый город. Где уж точно нет никаких способов связи с Западом. Ты напишешь нашим коллегам из ЦРУ шифровку: гуд-бай, джентльмены, – откланяешься и исчезнешь.
– А я на самом деле исчезну?
– Тебе придется, конечно, переехать. Возможно, сменить фамилию. Будешь заниматься прежним своим любимым делом. А по части снабжения или всяких благ наши закрытые городки Москву еще переплюнут. Равно как и в смысле культурной жизни.
– Но у меня ведь здесь муж, отец. Мама больная.
– Это не проблема. Все будет так, как ты захочешь. Пожелаешь переехать вместе со всеми своими домашними, включая маму, – перевезем всех. Медицина там, куда тебя отправят, тоже на высшем уровне.