Бойтесь данайцев

Вальдман Вильям Михайлович

— Прошу, — Арслан протянул сигареты.

— Благодарю, но привык, понимаете ли, к отечественным. Что может быть лучше «Примы»? — Ермаков закурил, несколько раз глубоко затянулся и продолжал: — Дело в том, что Леша мне как сын был. — Его глаза при этих словах подернулись влагой. — Еще раз простите. — Он встал, собираясь уйти, но Арслан задержал его.

— Откуда вы знаете Алексея?

— Он сын моего старого приятеля.

— Анатолия Петровича Гринкевича?

— Совершенно верно, — подтвердил Ермаков. — К тому же он последнее время встречался с моей дочерью. Насколько я понимал, дело шло к свадьбе, хотя, если откровенно, сомнения у меня имелись.

— Почему же?

— Я, понимаете ли, Алексея знаю, что

называется, с пеленок. Парень пошел в отца талантом. Анатолий Петрович рисует, доложу вам... — он даже причмокнул, — а если скопировать, то нет ему равных. Один к одному — не отличишь от подлинника. Между прочим, он — левша. Леша еще похлеще отца рисовал, но... — Ермаков замялся, чувствовалось, что он испытывает неловкость от необходимости говорить об Алексее правду.

Арслан вопросительно посмотрел на замолчавшего собеседника.

— Понимаете ли, о покойных или хорошее или ничего, — смущенно промолвил Ермаков.

— На следствие данное правило не распространяется. Пожалуйста, слушаю вас.

— Талант, понимаете ли, — продолжал, успокоившись, Виктор Степанович, — сам по себе ничто. Только в труде, упорном и кропотливом, раскрывается он. Да что это я прописные истины говорю вам, — опять смутился Ермаков. — К тому веду, что Леша, понимаете ли, трудиться не любил. Не приучен, понимаете ли. Ему подавай готовенькое и сразу. Так воспитали. Поверьте, не раз говорил об этом, предупреждал, но куда там: Анатолий Петрович слушать ничего не желал. Во всем потакал своему любимцу, готов был буквально любую его прихоть выполнить. Он, если хотите, даже... — Ермаков запнулся. — Прошу не понимать меня превратно, говорю только для сравнения, не более... Слышал от Анатолия Петровича: у Леши права оказались не настоящие. Так вот, он даже, понимаете ли, если бы сын попросил сделать ему права, на все пошел бы, не задумываясь. Надеюсь, я правильно понят вами? Повторяю, ничего подобного не было в действительности, лишь для иллюстрации слепой отцовской любви я позволил себе такой пример привести.

— Я понял вас, — успокоил его Туйчиев. — Кстати, не приходилось ли вам слышать, где Алексей приобрел права?

— Ни малейшего представления, — развел руками Ермаков.

— Анатолий Петрович ничего не рассказывал?

— Абсолютно. Мы же с ним, понимаете ли, в данное время в состоянии конфронтации, как говорится. На почве неправильного воспитания им сына конфликт у нас с ним вышел. Посудите сами: дочь у меня, Танюша, тоже единственная, каково мне ее так отдавать, хоть и любил Лешу, — в глазах у него показались слезы. — Парень он, поверьте, в общем, неплохой. В хорошие и разумные руки его — и цены б ему не было, но — увы! — не суждено.

Ермаков поднялся:

— Разболтался я, понимаете ли, время у вас отнял. Вы уж простите, о наболевшем всегда хочется поговорить. Если надобности во мне больше нет, с вашего позволения, удалюсь.

В проектном институте, куда его направили работать после окончания института, Игорю нравилось все, кроме зарплаты. Полученный им диплом инженера экономической независимости не давал, он продолжал себя чувствовать иждивенцем у матери. В отделе № 22, где ему определили рабочее место, трудились в основном ребята молодые, хорошо обеспеченные, почти каждый имел свою машину. Игорь понимал: все это не результат их трудов, а обычная подачка любвеобильных родителей, но так или иначе, легкое чувство досады и зависти не покидало его. Он твердо решил зарабатывать много денег, и мучительно искал способы достижения поставленной цели.

Сама работа не очень увлекала его, хотя к своим обязанностям он относился добросовестно. В обеденный перерыв, быстро перекусив в институтской столовой, ребята устремлялись в холл, где были установлены два стола для настольного тенниса. Здесь Игорь чувствовал себя на высоте и очень скоро стал неофициальным чемпионом

института. Однако сегодня игра у него явно не ладилась: словно новичок, он ошибался при приеме крученых подач, не было должной реакции в защите, а так как играли на вылет, то после первой же партии он перешел в разряд ожидающих. Однако таких скопилось много, и надежд снова взять сегодня в руку ракетку практически не было. Все это раздражало его. Конечно, дело было вовсе не в неудачной игре, а в том нелепом вторичном звонке, раздавшемся как раз перед началом обеденного перерыва: неизвестный спрашивал, готовы ли его документы, которые Игорь обещал сделать. Это была явная ошибка. Он так и ответил, что понятия не имеет о чем идет речь. Собственно говоря, никакой связи между телефонным звонком и приключившейся с ним крайне неприятной историей не имелось, но внезапно появившееся чувство тревоги не проходило. Нет, чувство опасности возникло не внезапно, оно уже преследовало его все эти дни. Ну кто бы мог подумать, что с ним произойдет такое... что этим человеком окажется не кто иной, как отец Лешки Гринкевича! Что мог он сделать в тот момент? Да ничего! Так неужели до конца дней своих нести ему этот тяжелый крест? Нет, так продолжаться не может....

Размышления Игоря прервал приход Алика Ахмедова, сотрудника их отдела. Небольшого роста, плотный, со щегольскими усиками, он по праву считался второй ракеткой института. Играл он виртуозно, и всем доставляло большое удовольствие наблюдать за его игрой. Всегда веселый и жизнерадостный, Алик сейчас выглядел понуро.

Со всех сторон посыпались вопросы, на что Алик только удрученно махнул рукой и тихо выругался. Все смолкли ввиду полной ясности. Алик опять не сдал вождение.

— Понимаешь, — и, не в силах сдержать раздражение, он опять выругался, — этот гад подловил меня как ребенка.

Окружающие сочувственно закивали: сказывался извечный антагонизм между автолюбителями и сотрудниками госавтоинспекции.

— Значит, сели мы с инспектором в машину, — продолжал между тем свой печальный рассказ Алик, — я плавненько трогаю с места. Короче, начало — что надо, и я так небрежно спрашиваю: «Куда поедем?», а он: «Давай прямо». Поехали прямо. Я, конечно, весь — внимание: светофоры, разметка и так далее. Все идет — тип-топ. Выехали мы на Первомайскую, и у «Детского мира» он говорит мне: «Останови-ка на минутку». Я остановил, а он с ехидной улыбочкой: «Придется вам место у руля освободить». «Это почему же? — спрашиваю с недоумением. — Я же никаких нарушений не допустил». А гад этот со своей похабной улыбочкой показывает мне знак «Остановка запрещена», у которого я остановился. Вы же, говорю я ему, сами велели остановить машину. «Мало ли что я велел, — усмехается он в ответ, — правила никому не дозволено нарушать». Вот и все, — горестно закончил Алик.

Все искренне сочувствуют Алику, кто-то вспоминает, как его друга мурыжили в ГАИ на вождении, специально делая все, чтобы он не сдал.

— Понимаешь, — возмущенно рассказывает другой, — еду нормальненько, никаких замечаний. Подъезжаю к перекрестку Жуковской и Советской, а там светофор переключился на красный и я, конечно, по тормозам, а инспектор мне говорит: давай езжай, машин нет. Я и поехал, а он тут же мне заявляет, что я нарушил правила и придется сдавать еще раз. Сам велел, понимаешь, ехать, и — на тебе...

— Меня заставили пересдавать, — подключается к разговору молоденький конструктор из соседнего отдела, — и за то, что, когда мы уже приехали обратно, я, останавливая машину, забыл включить поворотник. Все ведь уже сдал...

— Ясное дело, — подводит кто-то итог, — вымогают они, специально так устраивают.

— Что же делать? — тяжело вздыхает Алик...

— Нам с мамой кажется, что для хорошего врача ты недостаточное внимание уделяешь самообразованию, — начинает старую песню Степан Григорьевич.