Боже, спаси русских!

Буткова Ольга Владимировна

Агитаторы, брошюры и листовки сделали свое дело. Русский человек попытался воплотить анархический идеал в общественную жизнь. Подарить волю всем. Собственно, пытались переменить жизнь и раньше – чего стоит смута или пугачевщина! – но все прежние бунты никогда не ставили под сомнение монархию и государство как таковое. И даже самые заядлые бунтовщики считали, что вся беда в том, что эта монархия плохая, а нужна другая, хорошая. Царь ненастоящий, а поставим настоящего – и все пойдет как по маслу.

Идея о том, что царя вовсе не надо, распространилась лишь в XX веке, и произвела действия самые разрушительные, приведя в конце концов к новой тирании.

Это, кстати, было Буниным предсказано: «Разве многие не знали, что революция есть только кровавая игра в перемену местами, всегда кончающаяся только тем, что народ, даже если ему и удалось некоторое время посидеть, попировать и побушевать на господском месте, всегда в конце концов попадает из огня да в полымя? Главарями наиболее умными и хитрыми вполне сознательно приготовлена была издевательская вывеска: "Свобода, братство, равенство, социализм, коммунизм!" И вывеска эта еще долго будет висеть – пока совсем крепко не усядутся они на шею народа».

А еще часто русский бунт напоминает нам строчку Грибоедова: «...поспорят, покричат и разойдутся». Известен анекдот. Крестьяне бунтуют, идут с дубьем и кольем к помещичьему дому. Барин в халате выходит на крыльцо: «Ну, чего вам?» Все сразу затихли и начали расходиться. И только на другой день зачинщик бунта Ермолай, обедая, ударил ложкой по столу и закричал: «А ничего!»

Взгляд на историю России – это чаще всего взгляд на шторм, который налетел и скрылся; ураган, который, все разметав, постепенно растерял всю свою силу, растаял, как весенний снег. Убытки так и не подсчитали, ущерб не ликвидирован. И все это досталось в наследство последующим поколениям. В виде мифов. Часто торжественных. Нередко низких. Чаще – обидных.

Имперские амбиции

Нам, русским, нравится мысль, что Россия – великая и многонациональная. Мы гордимся имперским прошлым. Мы помним о том, что большинство народов вошли в состав Российской империи по доброй воле, никто их не завоевывал.

Образованные слои населения в большинстве получили интернациональное воспитание. Тем не менее в последние годы растет и русский национализм.

Прислушаемся к мнению Н. А. Бердяева: «Важнейшее свойство характера русского народа – терпимость к инородцам». Философ развивает мысль: «Россия – самая не шовинистическая страна в мире. Национализм у нас всегда производит впечатление чего-то нерусского, наносного, какой-то неметчины. Немцы, англичане, французы – шовинисты и националисты в массе, они полны национальной самоуверенности и самодовольства.

Русские почти стыдятся того, что они русские; им чужда национальная гордость и часто даже – увы! – чуждо национальное достоинство.

Русская интеллигенция всегда с отвращением относилась к национализму и гнушалась им как нечистью... Национален в России именно ее сверхнационализм, ее свобода от национализма; в этом самобытна Россия и не похожа ни на одну страну мира. Россия призвана быть освободительницей народов. Эта миссия заложена в ее особенном духе».

Эти качества русского народа – среди тех, которым грозит вымирание. В России появляется все больше националистических организаций, которые становятся привычной деталью социального пейзажа. В качестве лозунга большинство этих движений охотно взяли бы «Самодержавие, православие, народность». Однако не совсем ясно, что сегодня понимать под народностью. Да и президентам нашим корона не к лицу. Остается православие, но и с ним не совсем все ясно, поскольку это религия кротости и прощения, которая призывает любить своих врагов. Националистам это не очень-то подходит. А потому некоторые наиболее экстремистские движения выдвинули лозунг возвращения от православия к язычеству.

Историк культуры Виктор Живов сомневается в существовании имперского сознания в современной России: «У нас есть имперская ностальгия. Это да. А имперское сознание предполагает стройную организацию имперской жизни. Это, вообще говоря, исключает национализм. Все империи основаны на имперском гражданстве, а не на национальной идентичности». Националисты, ратующие за империю, противоречат сами себе: «Когда в Москве убивают таджика, это антиимперское действие, которое показывает, что вот "эти сюда понаехали" – наехали чужие люди. А для империи это свои люди: она основана на том, что мы разные, зато мы такие громадные и сильные».

Еще Николай I – жестокий, но отнюдь не глупый человек, – любя все русское, гордился имперским интернационализмом, с гордостью указывая Кюстину на окружающих людей самых разных национальностей.

«У нас же каким-то странным образом, – продолжает Живов, – имперская ностальгия сосуществует с национализмом. Власть маневрирует в этих двух направлениях. Судя по росту преступлений на национальной почве, это у нее получается плохо».

Тем не менее русские имперские амбиции до сих пор пугают впечатлительных иностранцев. Они с ужасом замечают, что «русские хотят жить только в мировой державе, хотят, чтобы о них говорили со страхом, чтобы Россия обладала военным могуществом и делала "большую" историю».

В нашей русской душе действительно живет удивительное существо, которое сложно понять иностранцу. Русский способен многое выдержать – бедность, голод, холод, изоляцию, одиночество, – он способен приносить себя в жертву, умирать. Что не может стерпеть большинство русских, так это ощущение незначительности своей страны в мире. В этом есть определенный комплекс, мания величия. Мы по-прежнему непредсказуемы и противоречивы. Что-то постоянно доказываем сами себе.

Быть может, лучше бы нам, русским, взять в качестве лозунга тезис Достоевского о «всемирной отзывчивости»? Или прислушаться к мыслям Бердяева: «Русскому народу совсем не свойственен агрессивный национализм, наклонности насильственной русификации.

Русский не выдвигается, не выставляется, не презирает других.

В русской стихии поистине есть какое-то национальное бескорыстие...»

По душе или по закону?

С исключительным интересом писали иноземцы о диковинных обычаях Московской Руси: «У них есть присутственные места, которые называются приказами, и решения судов обыкновенно бывают произвольны, потому что мало писаных законов. Недостаток законов заменяется обыкновениями, но чаще всего действуют деньги.

Русские истребляют множество бумаги: они излагают свои дела так же пространно, как наши писаря, пишут на длинных свитках, и хотя столы стоят перед ними, они не могут писать иначе, как на коленях, следуя древнему обыкновению.... Все дела совершаются посредством просьб... Дьяка проситель должен одарить, чтобы он напоминал боярину о просьбе».

Ну тут, конечно, кое-что изменилось. Во-первых, сейчас пишут не на коленях, а во-вторых, писаных законов сейчас более чем достаточно. Другое дело, что вместо них все равно действуют «обыкновения», а еще чаще – деньги, как и встарь.