Божественная лодка
Шрифт:
Февраль.
Во дворе расцвёл куст зимней дафны. Рано утром я вышла во двор и почувствовала её сильный аромат. На окно часто опускается иней. Я тру по нему кончиками пальцев, и их пронзает холодный воздух. А если ступаю на татами в тонких носках, чувствую, насколько они холодные.
Глава девятая
Осенний ветер
Если однажды людям
Например, даже если мы с Ним не можем быть вместе, я могу всегда мысленно представить себе, что Он находится с нами. Я рисую в воображении, что бы Он сказал, если бы был рядом, как бы Он поступил. Эти пусть даже маленькие детали приносят мне необходимое спасение. Только по этой причине я нашла в себе смелость и смогла выжить одна с ребёнком.
Скоро исполнится двенадцать лет, как я уехала из Токио. Может, и вправду была права моя мама, когда однажды сказала мне, что «в здравом уме такого не сделаешь». Но несмотря ни на что, мы с Соко обе живы-здоровы, наша жизнь течёт год за годом, мы работаем, ложимся спать, ходим на соревнования по плаванию… Всё спокойно идёт своим чередом. Все двенадцать лет я не звонила и не писала своим родственникам и друзьям в Токио. Ни Момои, ни нескольким (у меня было их мало) подругам, ни отцу, ни маме, ни двоюродным сёстрам, никому.
Совершенно разорвать все связи оказалось на удивление просто. Нужно было просто собраться с духом и решить для себя, что у тебя никого нет. С самого начала решить для себя, что близких людей нет, что нет дома, куда ты можешь вернуться. До тех пор, пока не начнёшь представлять себе это как некую реальность, невозможно прожить одной с дочерью, уединившись ото всех.
На дворе август. Мы живём в Сакура уже второе лето. Во дворе перед лоджией высоко вытянулась сорная трава, и безветренными вечерами от неё веет влажными испарениями.
Татами в комнате выцвели и стали янтарного цвета. От того, что мы ходим по ним босыми ногами, татами отсырели и теперь скрипят каждый раз, когда на них наступаешь.
В час дня я сварила себе на обед сомэн [11] , после обеда съела тепличную мандаринку. В кухне позванивает колокольчик, качаясь от ветерка…
Тепличными мандаринами меня угостил директор бара. Он сказал, что его самого угостил кто-то из постоянных посетителей. Летние мандарины — маленькие, с тонкой кожурой и до разочарования сладкие.
11
Сомэн — тонкая, как нить, лапша из пшеничной муки.
Последнее время с каждым разом работа в баре становится мне в тягость. Причина — в директоре. Он слишком внимателен и добр. А я не люблю слишком добрых мужчин.
Я выбросила в мусорный мешок кожицу от мандарина, вытерла пальцы кухонным полотенцем. Потом легла на живот прямо на татами. Голова тяжёлая, руки и ноги ослабли. Это всё от жары и духоты. Я подумала о переезде.
Вчера с Соко мы устраивали фейерверк, зажигали всевозможные бенгальские огни.
Мы купили всякие разные огни в соседнем круглосуточном магазине. Вдвоём надели на босу ногу резиновые тапки и устроили фейерверк прямо во дворике, примыкающем к нашей лоджии, посреди высокой травы. Поздний августовский вечер, окутанный густым мраком, такой обычно бывает в конце
— Какой ровный позвоночник! — произнесла я, глядя на спину Соко. У неё позвоночник на самом деле очень похож на Его. Естественно, что мне не видны позвонки, но через тепло тела, через кожу я ощущаю это сходство.
— Смотри, Соко, как у тебя волосы отросли! — сказала я, проведя рукой по её мягким волосам.
— Мам, от фейерверка такой экстремальный запах, правда… — заметила Соко.
— Экстремальный?! — Мне показалось каким-то странным это прилагательное, но выражение лица Соко было очень серьёзно, и я только кивнула в ответ: — Да, пожалуй…
Раньше, мы с Момои часто вдвоём зажигали бенгальские огни и фейерверки. В тот небольшой отрезок жизни, который мы провели вместе. Момои был очень неловкий, у него всё валилось из рук, он даже не мог как следует зажечь свечку. Мы садились на корточки возле дороги и, молясь, чтобы не подул сильный ветер, торопливо зажигали огни. Это было время, которое мы проводили друг для друга. В те моменты для меня было важно не то, весело ли мне, а то — насколько фейерверкам радуется Момои. Он тоже от всей души хотел развеселить меня бенгальскими огнями.
На Соко — шорты, из которых выглядывают её тонкие ножки. Свет бенгальской свечи, которую дочь держит в руках, освещает её голени и лодыжки.
— Этот запах бенгальских огней надолго запомнится, правда… — сказала я Соко, но сама вспомнила профиль Момои, когда тот изо всех сил пытался зажечь фейерверк…
— Везёт тебе, Нодзима, у тебя всё получается! — сказал Нумата.
Он, похоже, расстроен. Мы с ним пьём крем-соду в кафетерии музея. За стёклами окон разлито яркое солнце. Летние каникулы. Заняться нечем, скукотища…
— Что это у меня получается?
— Да хоть что! Хоть уроки, хоть музыка, хоть труд… Ну, по физкультуре, правда, не очень… Но по плаванию даже на третий разряд сдала…
На нём белая футболка, серые брюки и белые кроссовки. На первый взгляд внешне он выглядит, как какой-то дядечка-слабак, но выражение лиц совсем как у ребёнка.
— Ну, при чём тут это! — отвечаю я. Мы разговариваем с ним о том, в какой кружок пойдём в новой четверти и какое поручение в классе получим. Я хожу в кружок садоводства, а поручение по общественной работе меняется каждую четверть. Нумата ни в какой кружок не ходит, а поручения ему всегда достаются какие-то странные. Например, хотя он и не дежурит, но из-за того, что кому-то надо докладывать об уборке, ему достаётся именно это, и он становится ответственным за дежурство по классу. Или его назначают ответственным за кормление животных, хотя он этих животных вообще не любит.
— Послушай, ты реши, кем ты хочешь быть, а потом предложи свою кандидатуру. Только и всего… — сказала я. Услышав мои слова, он снова принял озадаченный вид и пожал плечами:
— Тебе проще, ты всё умеешь…
Продолжая разговор, он тихо твердил одно и то же.
Когда я вернулась домой, мама спала, лёжа на татами. Рядом с ней — отложенная книга, перевёрнутая страницами вниз. Чуть поодаль пиала из-под лапши (с помутневшими остатками бульона) и маленькая чашка из-под соуса. На кухне играет радио.