Божественный яд
Шрифт:
Но внутри храма всё, к облегчению девушек, выглядело совсем не так страшно. Изнутри камни, из которых были сложены стены, казались светлее и наряднее, да и ожидаемой зловещей кладбищенской тьмы здесь не нашлось: из щелей по периметру крыши сочился слабый рассеянный свет, а в потолке было пробито несколько световых колодцев, и сумрак, царивший в храме, успокаивал глаз и не пугал. Сухой и прохладный воздух терпко и приятно пах незнакомыми благовониями.
Планировка была простой, храм состоял из единственного большого помещения квадратной формы. В центре в потолке зиял самый большой из колодцев, тоже квадратный, и свет из него заливал пустое пространство, утопленное на одну низкую ступеньку и отделённое от остального помещения рядом массивных колонн из того же тёмного камня. Они внушали трепет своими размерами — толстенные, втроём не обхватишь. Ещё четыре колодца, поменьше и круглых, располагались по углам.
В храме было безлюдно и очень тихо, так что поначалу никто не осмеливался нарушить эту тишину. Сопровождавший их пожилой историк поступил не так, как обычно делали в музеях: он широко повёл рукой, давая гостьям возможность осмотреться, а сам остановился слева у входа, намереваясь подождать, когда первое любопытство будет удовлетворено.
Идана, в зале быстро успокоившись, отпустила локоть своего спутника и, стараясь ступать потише, двинулась вправо вдоль стены. Она читала, что в илаатских храмах всегда стояли статуи богов, которые обычно исполнялись лучшими скульпторами, и было любопытно на них взглянуть, она именно ради этого надела на прогулку очки.
Однако здесь Иду ждало разочарование. В ближайшем углу действительно обнаружилась статуя, вот только она не впечатляла ни размерами, потому что была лишь где-то на голову или две выше обычного человека, ни тонкостью исполнения. Она настолько грубо изображала закутанную в бесформенный плащ фигуру, что требовалось приложить немалую фантазию, что бы увидеть в ней сходство с человеком. В другом месте и других обстоятельствах Идана бы приняла эту статую за необработанный кусок камня. Но надпись золотом на постаменте — «Страх» — не допускала двоякого толкования.
Пытаясь проникнуться величием, Ида несколько минут простояла перед фигурой в немом созерцании, но — тщетно, статуя оставалась грубым и неинтересным куском камня. Девушка решила не сдаваться так быстро и двинулась дальше в робкой надежде, что остальные божества окажутся интереснее, а Страх… Может, неизвестный мастер хотел сказать, что у каждого он свой и отобразить его невозможно, или что-то еще философски-заумное?
Однако дальнейший осмотр показал, что примерно теми же соображениями скульптор руководствовался при создании всех пятерых божеств или вовсе делал изображения по одному лекалу. В следующем углу нашлась точно такая же Жажда, и понять, что это такое, можно было только благодаря золотой надписи. Даже статуя Любви, старшей из местных богов, которая стояла строго напротив входа, ничем от остальных не отличалась.
Но здесь кое-что всё же было иначе. На постаменте трепетало язычками пламени несколько толстых свечей, и потёки воска говорили, что горят они тут если не всегда, то — часто.
А ещё перед Любовью обнаружился человек, которого Идана заметила далеко не сразу. Поза его меньше всего походила на молитвенную: он сидел на полу, скрестив перед собой ноги и опираясь на отставленные назад ладони, и, запрокинув голову, вглядывался туда, где у статуи располагалась голова. Типичный илаат, одетый к тому же «неофициально»: низко сидящие сальвар неопределённого в сумраке цвета и кутра без пояса, разлетевшиеся полы которой обнажали торс. На ногах у посетителя храма были лёгкие тапки без задников.
Идана поспешно отвела взгляд от неприлично одетого мужчины, замерла, не решаясь потревожить незнакомца. Она обернулась к своему молчаливому спутнику за советом, однако тот оказался даже слишком ненавязчивым: решил не мешать девушке приобщаться к духовному и в какой-то момент незаметно оставил её одну.
Ида почти собралась махнуть рукой на остальные статуи и пройти к выходу через пустое пространство посередине, которое необъяснимо пугало, но тут проблема отпала сама собой, потому что мужчина её заметил. Он поднялся одним текуче-мягким, кошачьим — или, скорее, змеиным — движением и за какое-то мгновение оказался прямо перед Идой. Не настолько близко, что бы она отпрянула, но достаточно, что бы её окатило смущением.
Идана почему-то с облегчением отметила, что незнакомец довольно невысок: его изогнувшиеся в лёгкой улыбке губы оказались напротив её глаз. Губы и крупные кольца-серьги в ушах.
Когда-нибудь она, наверное, привыкнет к тому, что мужчины здесь носят серьги.
Тёмные глаза незнакомца, по местному обычаю подведённые чёрным, ловили отблески свечей, и это почему-то делало его чуждым, зловещим, словно мужчина был частью этого храма, а не человеком из плоти и крови, таким же посетителем, как она сама.
— Простите, что прервала вашу молитву, — шёпотом извинилась Ида, пытаясь взять себя в руки, и от волнения перепутала пару слов.
Незнакомец пугал, и ей это не нравилось, потому что было глупо и неуместно. Он не делал ничего плохого и был настроен вполне дружелюбно. Она что, от всех незнакомых илаатов станет шарахаться?!
— Молитву? — главное мужчина понял, и усмешка его стала шире. — Нет ничего глупее, чем молить о чём-то её.
Голос у него был такой же мягкий и плавный, как и движения. Бархатистый, негромкий, обволакивающий… Незнакомец не шептал, но голос словно послушно льнул к хозяину и не раскатывался под сводами храма гулким эхом.
— Почему? — Ида так удивилась, что незнакомец вдруг утратил в её глазах изрядную часть своей пугающей ауры. Ну мужчина, ну странно одетый, и что? Нет, что-то было в его облике, что казалось неправильным и неуместным, но она не могла поймать это ощущение, больше заинтересованная словами. — Это ведь Любовь, разве нет? Ваша верховная богиня, несущая высшее счастье, воплощение радости и мира… — Чем больше она повторяла то, что успела узнать из книг о верованиях илаатов, тем более насмешливой делалась улыбка незнакомца и тем менее уверенно звучал её голос.
— ?адости? Мира? Счастья? — он как будто пробовал слова на вкус, и тот ему нравился. А вот та, о ком они были сказаны, кажется, не очень. — В этом мире нет ничего более безжалостного, равнодушного и жестокого, чем она, — он небрежно кивнул на статую. — Единственная милость, на которую она способна, это избавить от своего внимания и подарить забвение. Но это последнее, что мне сейчас нужно.
— А почему вы тогда сидите именно здесь? — полюбопытствовала Ида.
— Здесь хорошо думается, — отозвался он. — Здесь тихо и никого нет. Обычно, — с улыбкой в уголках губ он глянул в сторону входа, но тут же снова вернул внимание девушке. — Откуда и зачем здесь оказалась такая шайлие?