Божьи воины [Башня шутов. Божьи воины. Свет вечный]

Сапковский Анджей

Кучи инкунабул лежали прямо-таки везде, невозможно было шага ступить, чтобы не споткнуться о что-нибудь вроде «Summarium philosophicum» Николаса Фламеля, «Kitab al-Mansuri» Разеса, «De expositione specierum» Мориенуса или «De imagine mundi» Гервазия из Тильбури. При каждом неосторожном шаге болезненно ранил щиколотку окованный угол переплета произведения такого веса, как «Semita recta» Альберта Великого, «Perxpectiva» Уителона или «Illustria miracula» Цезаря из Хайстербаха. Достаточно было невнимательно задеть стеллаж, и на голову валилась, увлекая облака пыли, «Philosophia de arte occulta» Артефия, «De universo» Вильгельма из Оверни либо «Opus de natura rerum» Томаса из Кантимпре.

Во всем этом бедламе можно было случайно налететь на что-то, что не рекомендовалось трогать,

не соблюдая надлежащей осторожности. Потому что случалось, что гримуары, трактаты о магии и списки заклинаний выделяли чары сами и самопроизвольно, достаточно было невнимательно тронуть, ударить, толкнуть – и несчастье тут как тут. Особенно опасен был в этом смысле «Grand Grimoire». Очень опасными могли оказаться также «Aldaraia» и «Lemegeton». Уже во время второго посещения «Под архангелом» Рейневану случалось сбросить с заваленного книгами и свитками стола толстенный томище, который оказался ни много ни мало «Liber de Nyarlathotep». В тот самый момент, когда древняя и липкая от жирной пыли инкунабула ударилась о пол, стены задрожали, и взорвались четыре из стоявших на шкафу банок с гомункулусами. Один гомункулус превратился в бесперую птицу, второй – во что-то вроде осьминога, третий – в пурпурного и агрессивного скорпиона, а четвертый – в миниатюрненького папу римского в торжественном облачении. Прежде чем кто-либо успел что-либо предпринять, все четверо превратились в зеленую отвратно воняющую мазь, причем карликовый папа еще успел выкрикнуть: «Beati immaculati, Gthulhu fhtagn!» Убирать пришлось чертовски много.

Инцидент развеселил большинство архангельских чародеев, однако некоторые не грешили чувством юмора, и Рейневан, мягко говоря, не вырос в их глазах. Но только один из магиков еще долго после случившегося смотрел на него волком и крепко давал ему почувствовать, что такое антипатия.

Этим последним был, как легко догадаться, библиотекарь, он же смотритель.

– Привет, Щепан!

Щепан из Драготуш, смотритель, оторвал глаза от богато иллюстрированных страниц «Archidoxo magicum» Аполония Тианского.

– Привет, Рейневан, – улыбнулся он. – Приятно снова тебя видеть. Давненько ты не заходил.

Крепко пришлось Рейневану потрудиться, чтобы после библиотечного происшествия оздоровить отношения со Щепаном из Драготуш. Но он сделал это, причем с результатом, превышающим все ожидания.

– А это, – библиотекарь почесал нос пальцами, грязными от пыли, – похоже, пан Шарлей, о котором я столько слышал? Приветствую, приветствую.

Происходивший из старинной моравской шляхты Щепан из Драготуш был юристом, августинцем и – разумеется – чернокнижником. С магами конгрегации «Архангела» знался давным-давно, еще с университета, но навсегда перебрался в аптекарский тайник лишь в 1420 году, после того, как его градчанский монастырь был разрушен и сожжен. В отличие от остальных магиков аптеку – вернее, библиотеку, – он не покидал почти никогда, в городе не бывал. Он был ходячим библиотечным каталогом, знал о каждой книге и каждую мог быстро отыскать – в условиях царящего в помещении хаоса это была способность просто неоценимая. Рейневан очень ценил дружбу с моравцем и проводил в библиотеке долгие часы. Его интересовали траволечение и фармацевтика, а книгохранилище «Архангела» в этом смысле было неоценимой кладезью знаний. Кроме травников, перечней лекарств, классических и знаменитых фармакопей авторства Диоскурида, Страбона, Авиценны, Хильдегарды из Бингена или Николая Пшеложонего, библиотека скрывала истинные богатства. Была там «Kitab sirr al Asar» Гебера, была «Sefer Ha-Mirkahot» Шаббетая Донноло, были неизвестные произведения Маймонида, Хали, Апулея, Геррады из Ландсберга и другие antidotaria, dispensatoria, ricettaria, каких Рейневан до того никогда не видел и о каких никогда не слышал. И сомневался, чтобы о них слыхали в университетах.

– Ладно. – Щепан из Драготуш закрыл книгу и встал. – Пошли в нижнюю комнату. Пожалуй, мы попадем в самое время, потому что, наверно, скоро будет конец. Вообще-то это довольно экстравагантно, начинать конъюрацию не в полночь, как делает каждый нормальный и уважающий себя чародей, а в первый час дня, но что ж… Не мне критиковать действия такого человека, как valde venerandus et eximius [533] Винцент Реффин Акслебен из Зальцбурга, живая легенда, ходячая слава и мэтр мэтров. Ха, действительно любопытствую, что мэтр мэтров будет делать с Самсоном.

533

Здесь: досточтимый, недосягаемый (лат.).

– Он прибыл вчера?

– Вчера под вечер. Поел, выпил, поинтересовался, в чем мог бы нам помочь. Ну так мы представили ему Самсона. Недосягаемый вскочил и собрался уходить, убежденный, что мы издеваемся над ним. Самсон использовал ту же самую штучку, что сыграл с нами в прошлом году: пожелал ему здоровья по-латыни, а повторил на койне [534] . И по-арамейски. Надо было видеть мину почтенного мэтра Винцента! Но это подействовало так же, как некогда на нас. Почтенный Винцент Реффин взглянул на Самсона любопытнее и ласковее и даже улыбнулся. Настолько, насколько ему позволяли мускулы лица, перманентно застывшие в гримасе столь же угрюмой, сколь и пренебрежительной. Потом они вдвоем заперлись в occultum [535] .

534

Койне –

греческий язык, которым пользовались народы восточного средиземноморья.

535

укромная (тайная, секретная и т. д.) комната (лат.).

– Только вдвоем?

– Мэтр мэтров, – усмехнулся моравец, – экстравагантен и в этом. Больше всего почитает деликатность. Даже если это очень близко к бестактности, чтобы не сказать – издевке. Старый знахарь у нас здесь, зараза его возьми, оказался в качестве гостя. Мне это не мешает, я чихал на это, Бездиховский выше этого, но Фраундинст, Теггендорф, Телесма… Аккуратно говоря, взбесились. И от всего сердца желают Акслебену поражения. Мне кажется, их пожелание исполнится.

– То есть?

– Он совершает ту же ошибку, что и мы в Трех Королях. Помнишь, Рейнмар?

– Помню.

– Посему поспешим. Сюда, пан Шарлей.

Из библиотеки выход вел на галереи – по лестнице вниз на нижний этаж, где оказывались перед окованной железом дверью. Дверь была помечена рисунком: овалом, в котором размещался бронзовый змей Моисея, serpens mercurialis [536] . Над змеем была изображена чаша, из которой вырастали Солнце и Луна. Ниже поблескивали литеры V.I.T.R.I.O.L., означающие Visita Inferiora Terrae Rectificando Invenies Occultum Lapidem, тайная трансмутирующая формула алхимиков.

536

змей любви (лат.).

Щепан из Драготуш дотронулся до двери, проговорил заклинание. Дверь с лязгом и скрежетом отворилась. Они вошли. Шарлей глубоко вздохнул.

– Недурно, – проворчал он, оглядываясь. – Недурно… Признаю.

– Я, – усмехнулся Рейневан, – в первый раз тоже был поражен. Потом привык.

В занимающей огромный винодельческий подвал алхимической лаборатории работа не прекращалась, всегда что-нибудь да происходило, независимо от того, было ли это в праздник, в пятницу или в воскресенье. Тут работали не покладая рук. Никогда не угасали печи и атаноры [537] , грея немилосердно, что было приятно зимней порой, да и летом тоже, если на улице холодало. В атанорах происходило кальцинирование и выпаривание, самые различнейшие вещества переходили от фазы albedo к фазе nigredo, выделяя при переходе чудовищную вонь. В колбах постоянно что-то фильтровалось, дистиллировалось или экстрагировалось, чему сопутствовали бурные эфервесценции [538] и еще большая вонь. В огромных алюделях [539] кислоты воздействовали на металлы, после чего металлы неблагородные трансмутировали в благородные, с лучшим или худшим эффектом. В тиглях кипел меркурий, то есть argentum vivum [540] , плавилась в купелях сера, выделялась в ретортах нитра [541] и осаждалась соль, а испарения выжимали слезы из глаз. Что-то там растворялось, что-то сублимировалось, во все стороны брызгала кислота, проедая дыры в страницах лежащих на столах бесценных экземпляров «De quinta essentia» Раймонда Луллия, «Speculum alchemiae» Роджера Бэкона и «Theatrum chemicum» Арнольда Виллановы. На полу стояли, ужасно воняя, котлы, наполненные caput mortuum [542] .

537

перегонные кубы.

538

выделения (от «эфир») (лат.) – бульканье.

539

открытый с двух сторон глиняный горшок в форме груши.

540

ртуть (живое серебро).

541

селитра.

542

Дословно: «голова трупа» – осадок после алхимических процессов (лат.).

Обычно – также и тогда, когда Сватоплук Фраундинст привел сюда Рейневана в первый раз – в лаборатории работали по меньшей мере три или четыре алхимика. Сегодня – исключение! – был только один.

– День добрый, мэтр Эдлингер!

– Пожалуйста, не подходите, – проворчал алхимик, не отрывая глаз от большой колбы, стоящей на подогреваемом песке. – В любой момент может взорваться!

С Эдлингером Бремом, лиценциатом из Гейдельберга, познакомился в Майнце, пригласил и привез в Глубчицы князь Вацлав, сын Пжемка Опавского. Какое-то время мэтр Эдлингер знакомил юного князя с алхимической теорией и практикой. У Вацлава – как у многих современных ему княжеских отпрысков – был бзик на пунктике алхимии и философского камня, поэтому Брем жил в пышности и благополучии до тех пор, пока на него не обратила особого внимания Инквизиция. Когда в глубчицком воздухе запахло костром, алхимик сбежал в Пражский университет, где его застала буря 1419 года. Выделяющемуся, чужому, не говорящему по-чешски немцу наверняка выпали бы на долю тяжкие времена. Но с ним познакомились и спасли магики из «Архангела».