Божиею милостию Мы, Николай Вторый...
Шрифт:
Когда Кривошеин, обласканный царём, покидал лесочек за царским поездом, он был окрылён уверенностью, что сделал правильный шаг в направлении к креслу российского премьера.
Николай был тоже очень доволен: первые дни на Ставке дали много пищи его уму. Теперь предстояло провести здесь, в специально разбитом по случаю небывалой жары шатре среди берёзового леса, заседание Совета министров, на которое уже начали прибывать члены Кабинета. Государь хотел в последний раз посмотреть на работу старого состава Совета министров, принять окончательные решения об отставках некоторых из них. Он задумал также именно в Ставке впервые публично объявить своим рескриптом на имя Горемыкина о создании Особого совещания по обороне, куда должны были войти представители банков, субсидировавших военные заводы, представители
Он собирался также затронуть вопрос о ратниках 2-го разряда, поставленный в письме Аликс, решить и некоторые другие актуальные вопросы, сведя в одном шатре упорных антагонистов – высших чинов Ставки и своих министров в своём присутствии, которое должно было показать всем, что Он не собирается выпускать вожжи из своих рук…
Всё прошло так, как он задумал. После заседания Совета министров в присутствии Государя, Верховного Главнокомандующего, начальника Штаба и генерал-квартирмейстера все остались так довольны, что Николаша публично облобызал племянника, дряхлый Горемыкин имел поползновение поцеловать руку царя, но Николай не дал, а сердечно обнял старого и верного премьера, который во всех словесных баталиях министров всегда твёрдо оставался на его стороне.
Вот только события на Северо-Западном фронте начинали принимать опасный характер. Становилось ясно, что вскоре русским войскам придётся оставить Варшаву и с позором уйти из Царства Польского, несмотря на гордый Манифест к полякам, который издал менее года тому назад великий князь Главнокомандующий. Именно поэтому Государь всё оттягивал момент нового важного, а может быть, и последнего решающего разговора с Николашей. Но время, которое Николай отвёл для нынешнего пребывания на Ставке, истекало. Дальше ждать было нельзя.
Великий князь тоже понимал, что второй неприятный разговор с племянником должен вот-вот состояться. Поэтому он заблаговременно обсудил со Станой и Милицей по прямому телефонному проводу, установленному между его вагоном в Ставке и Покровским монастырём в Киеве, где квартировали его жена и свояченица, какую линию ему принять в важной беседе с Ники. Посовещавшись, решили, что «лучшая оборона – это наступление», и если Ники начнёт хоть в чём-то упрекать Николая Николаевича, то тут же нанести ему удар докладом Джунковского об Аликс и Распутине, заставить вызвать в Ставку и Александру Фёдоровну, чтобы она начала оправдываться, а если удастся, захватить её и заточить в один из северных монастырей… Что делать с самим Государем – покажут обстоятельства, но не выпускать его из Ставки до тех пор, пока он не примет требования, предъявленные Верховным Главнокомандующим: повешение или ссылка в Сибирь ненавистного Гришки, полное отстранение Аликс от всех государственных дел, в которых она стала принимать теперь активное и не в пользу Николая Николаевича и его сторонников участие, укрепление режима власти Верховного Главнокомандующего и распространение её не только на прифронтовые губернии, но на всю империю…
64
В конце июня в Барановичах было жарко и душно. Великий князь вынужден был отлучиться из Ставки на совещание командующих фронтами в Седлеце, где Алексеев потребовал у Николая Николаевича для своего фронта свободы манёвра и отмены негласного приказа «непременно удерживать Варшаву». Верховный Главнокомандующий, как обычно, согласился с тем из генералов, кто убеждал его последним. Точка зрения Алексеева, таким образом, победила. Теперь великому князю предстояло объяснить Государю причины предстоящего оставления Варшавы.
Каждый вечер, как обычно, с фельдъегерской почтой приходили сиреневые конверты от дорогой Аликс, и Николай с большим удовольствием узнавал самые свежие новости из дома, о милых детях, и из Царского Села, куда всё-таки стекалась интересная информация о жизни столицы и верхушки общества. Иногда Аликс писала ему и о государственных делах. Одно из писем очень насторожило Императора, особенно когда он соотнёс его со своими размышлениями о предстоящем разговоре с Николашей.
Сначала Аликс поинтересовалась тем, как он доехал до Беловежа в одной из своих вылазок из Ставки к войскам и не отложил ли он в связи с этим своё возвращение домой?
Затем пошёл текст, над которым Николаю пришлось поломать голову:
«Не можешь ли ты опять уехать, как будто в Беловеж, а на самом деле куда-нибудь в другом направлении, не сказав о том никому? Николаше нечего об этом знать, а также моему врагу Джунковскому. Ах, дружок, он нечестный человек, он показал Дмитрию эту гадкую, грязную бумагу (против нашего Друга), Дмитрию, который рассказал об этом Павлу и Але. – Это такой грех, и будто бы ты сказал, что тебе надоели эти грязные истории, и желаешь, чтобы Он был строго наказан.
Видишь, как он перевирает твои слова и приказания – клеветники должны быть наказаны, а не Он. В ставке хотят отделаться от Него (этому я верю), – ах, это всё так омерзительно! Всюду враги, ложь. Я давно знала, что Дж. ненавидит Гр. и что Преображенская клика потому меня ненавидит, что чрез меня и Аню Он проникает к нам в дом…»
Возмущение поднялось в душе Николая. Он вспомнил всю эту грязную историю, которой, как казалось ему, он положил конец, но на самом деле она, как выяснилось, только разгоралась. Ещё 1 июня к нему напросился с докладом генерал Джунковский, товарищ министра внутренних дел и шеф Отдельного корпуса жандармов. Джунковский был в молодости офицером Преображенского гвардейского полка, к которому Государь питал особую слабость и поэтому всегда отличал служивших в нём.
Шеф жандармов сделал обычный доклад, но оказалось, что главное, с чем он прибыл к царю, были новые нападки на Распутина, причём Николай уже заранее знал всю интригу, идущую от великого князя Николая Николаевича. В конце прошлого года дядюшка через своего заведующего хозяйством полковника Балинского обратился к жандармскому генералу Белецкому, подчинённому Джунковского, и просил дать компрометирующие материалы о Григории Распутине. Белецкий такие материалы дал, но заранее доложил об этом Государю и сработал их так топорно, что у всякого нормального человека они были способны вызвать только недоверие и отвращение к их авторам. Но Джунковский и великий князь сразу пустили их в оборот, а к июню шеф жандармов затребовал у своих подчинённых новых компромете против Старца и получил из Москвы, от тамошнего начальника Охранного отделения Мартынова, странные для опытного полицейского записки. Через десять недель после посещения Распутиным Москвы Мартынов прислал Джунковскому бумагу, в которой не только изложил стандартный набор вымыслов о пьянках Отца Григория и его разгуле с женщинами, но и якобы действительную историю скандала, устроенного Распутиным в московском ресторане «Яр». Мартынов писал со слов полицейского пристава Семёнова, что Распутин в пьяном виде позволял себе скабрёзные высказывания о личности царицы и её дочерях, пренебрежительно говорил о самом монархе. В завершение докладной записки начальник Охранного отделения сообщал, что Отец Григорий обнажал будто бы свои половые органы перед певичками и в таком виде продолжал вести с ними прелюбодейные разговоры…
Однако к записке Мартынова, родившейся спустя два с половиной месяца после посещения Распутиным Москвы, никаких официальных документов, требовавшихся для правового закрепления происшедшего факта, приложено не было. Не оказалось ни показаний свидетелей, ни протоколов допросов, до которых профессионалы из российской полиции были столь охочи. В записке ссылались на певичек и служащих ресторана «Яр», но никто из них не был допрошен. Мартынов писал о том, что в ресторане якобы вместе с Распутиным были вдова потомственного почётного гражданина Анисья Решетникова, которой, как позже узнал царь, было 78 лет, сотрудник московских и петроградских газет Николай Соедов и редактор-издатель московской газеты «Новости сезона» Семён Кагульский. Их показаний или просто ссылок на тот вечер вообще не было. Отсутствовал и дневничок наружного наблюдения за Распутиным на указанный день, который должны были вести филёры, приставленные к Старцу якобы для его охраны, а на самом деле для шпионства за ним. Он почему-то начинался только со следующего дня.