Божиею милостию Мы, Николай Вторый...
Шрифт:
До Барановичей оставалось не больше часа пути…
…После парадного обеда по случаю приезда Государя на Ставку в большой палатке, стоявшей на поляне подле поезда великого князя, Николай Николаевич попросил племянника побеседовать с глазу на глаз. Ещё при встрече царя в Барановичах и сопровождении его в расположение Главной квартиры, а затем и во время доклада Янушкевича о положении на фронтах в шатре Главнокомандующего перед обедом великий князь чутко уловил что-то необычное в обращении Императора с ним – как будто Ники стал ему улыбаться через силу, не так ласково, как прежде, смотреть… Это очень не понравилось хитрому и самовлюблённому великому князю. Он усмотрел в этом опасность своему положению и решил применить испытанный метод – поплакаться племяннику,
Николай удивился, чего это дядя покинул с ним прохладу открытой палатки, где жару несколько смягчали сквознячки, и пригласил в нестерпимую духоту нагретого солнцем недвижимого вагона, устланного коврами и медвежьими шкурами. Но когда гигант бухнулся перед ним на колени, заплакал, как дитя, и, размазывая слёзы по щекам и бороде, принялся причитать, какой он несчастный и как ему не везёт, всё стало ясно: Николаша очень не хотел, чтобы кто-то из офицеров Ставки увидел своего шефа плачущим и стенающим перед царём.
Николаша, стоя на коленях и почти достигая лицом бородки стоящего Николая, попытался поймать и поцеловать руку Государя. Отчего-то племяннику стало очень неприятно. Николаша и в прошлый приезд царя на Ставку тоже рыдал перед ним в своём вагоне-кабинете, когда немцы и австрийцы устроили прорыв под Горлицей. Тогда Николай сделал свой вывод: потоки слёз Верховного Главнокомандующего отнюдь не признак его силы и полководческих талантов.
Государь неловко подхватил долговязого дядюшку под мышки и стал поднимать его с колен. Николаша легко перевалился сам на глубокий диван, закрытый ковром, достал большой белый платок и стал утирать им слёзы на глазах, покрасневший, с фиолетовыми прожилками старого алкоголика нос. Николай отвернулся, но в стеклянном отражении окна поймал вдруг насторожённый и холодный взгляд великого князя, брошенный на него из-под платка.
Император понял, что вся эта сцена была неискренней, разыгранной для него с тем, чтобы оправдаться в слабом, если не преступном предводительстве армией. Жалость к бедному старому Николаше, начинавшая было подниматься в его душе, мгновенно улетучилась. Он вспомнил свои размышления в вагоне и понял, что эта последняя сцена лицемерия и хитрости навсегда перечеркнула то чувство уважения и почти сыновьей любви, которое он до сих пор испытывал к Николаше. Когда он пришёл к этому выводу и достиг полной определённости своего нового отношения к великому князю, он, как всегда, успокоился. Теперь ему предстояло разобраться, до какой глубины падения в своём лицемерии дошёл Верховный Главнокомандующий, и, если, не дай Бог, он ещё теснее, чем раньше, снюхался с Гучковым и Родзянко, убрать его с ключевого поста, хотя это, как предполагал Государь, было весьма сложной затеей.
Николай спокойно уселся в кресло, противостоящее дивану, высоко над которым торчала маленькая заплаканная головка дядюшки. Царь достал портсигар, вынул папиросу, но не предложил такую же великому князю, хотя Николаша по привычке протянул длинную руку к его портсигару. Уловив настроение царя, великий князь изменил траекторию движения руки, подхватил лежащий на столике рядом с креслом коробок спичек и поднёс к папиросе Николая огонёк. Государь затянулся и с немым вопросом посмотрел на Верховного Главнокомандующего.
– Я не могу воевать, когда у солдат нет сапог, а у пополнений палки вместо ружей!.. – всё-таки плачуще заголосил в ответ Николай Николаевич. – Тебя и меня окружают дураки и шпионы, всякие Сухомлиновы и Мясоедовы!..
– Не лги! – спокойно сказал Император. – Ты виноват в недостатке ружей, пушек и снарядов не менее, чем Сухомлинов и дядя Сергей [145] ! Ты – Верховный Главнокомандующий и должен был ещё в начале боевых действий рассчитать потребность в ружьях и снарядах, исходя из реальных сроков войны, а не трёх-четырёх месяцев, как вы все в Военном Совете считали до её начала… Ты должен был своевременно дать заявку в Главное артиллерийское управление, в конце концов – доложить мне, если у тебя были сомнения… Ведь снаряды, хотя и в разобранном виде, имеются в тыловых парках… Их только надо собрать и доставить на передовые позиции… Ты это знаешь прекрасно, но делаешь панические заявления, даёшь повод для сплетен и клеветы Гучкову и всей его думской крикливой компании!.. Ты хочешь переложить ответственность со своих плеч на других – на бедного старика Сухомлинова и тяжелобольного дядю Сергея… Я не ожидал от тебя такого, когда вручал тебе Верховное командование, – говорил Николай, глядя прямо в глаза великого князя. Тот, зная характер царя, начал всерьёз опасаться за своё место Верховного Главнокомандующего. – А что касается Мясоедова, – спокойно и размеренно продолжал Николай, – то ты прекрасно знаешь, что он – не шпион, а только мелкий мародёр, которых в армии у тебя расплодилось слишком много!.. Ты его нарочно повесил своей властью, без суда, так поспешно, чтобы я не успел помиловать его… Зачем ты раздуваешь эту истерию?..
145
Дядя Сергей – великий князь Сергей Михайлович (1869 – 1918), внук Николая I, генерал-инспектор артиллерии. Убит большевиками в Алапаевске вместе с другими родственниками Романовых (Иваном, Константином, Игорем Константиновичами, сестрой императрицы Елизаветой Фёдоровной, князем Владимиром Палей и др.) в ночь с 17 на 18 июня 1918 г.
– Нет-нет! Шпионов вокруг слишком много! – испуганно принялся оправдываться великий князь. – Военные суды вешают их пачками, вылавливая среди населения, особенно жидовского, и среди беженцев!.. И вокруг Сухомлинова одни шпионы!..
– Выпей валерьянки и перестань молоть чепуху! – так же невозмутимо рекомендовал Государь картинно всхлипывающему ещё Верховному Главнокомандующему. – Для твоего сведения: я приказал Горемыкину из-за потока беженцев снять черту еврейской оседлости и допустить евреев в города… Скоро ты получишь от правительства бумагу об этом… Бог даст, и иностранные банкиры оценят этот наш шаг…
– Не делай этого! Не делай этого! – заголосил Николай Николаевич. – Все жиды – шпионы и революционеры и они предадут нас Германии!
Николай пропустил эту тираду мимо ушей. Отвернувшись от собеседника и глядя в окно, что означало его крайнюю степень недовольства, он всё-таки спокойным голосом задал новый вопрос великому князю:
– Почему ты допускаешь пораженческие настроения в Ставке и у генералов в штабах фронтов? Командующий Юго-Западным фронтом Иванов и генерал Драгомиров рассуждают у тебя о необходимости отступать до Киева, Рузский собирается отходить до Двинска…
На Верховного Главнокомандующего неожиданная немилость царя подействовала словно ушат холодной воды. Он настолько был уверен во всегдашнем расположении племянника к себе, его прочной любви, что надеялся долго ещё использовать доброе отношение Николая себе на пользу. Он сразу посерьёзнел, слёзы на его глазах высохли, и он злобно сказал:
– Я ведь отдал приказ «ни шагу назад!», а ещё в январе повелел генералам укреплять позиции, на которых они встали после нашего наступления… Но они ничего не сделали и теперь отступают без спроса… Я буду их отрешать от должности!..
Николай повернулся к великому князю, но глаза его не лучились, как обычно, добротой, а холодно блестели, словно две голубые льдинки. От этого взгляда у Николая Николаевича мурашки побежали по спине. Он понял, что его положение становится шатким, а с ним – и все далеко идущие планы.
– Почему ты отменил предложенную мной десантную операцию на Босфор? – спокойно спросил царь Верховного Главнокомандующего.
Великий князь смешался. Он думал, что племянник забыл уже о своём предложении, и не знал, что ответить. С минуту он сидел и беззвучно шевелил губами. Потом растерянно начал бормотать: