Божиею милостию Мы, Николай Вторый...
Шрифт:
– Ты знаешь, – поддержал сомнения друга Пётр, – перед моим отъездом из Петрограда дедушка Ознобишин рассказывал мне, что в его любимых клубах – Императорском Яхт-клубе и «Новом» ведутся такие крамольные разговоры про Государя и Императрицу, которым позавидовали бы самые рьяные террористы!.. Дед сказал, что Государь даже повелел Фредериксу сделать в этих клубах от его имени предупреждение о том, что если кто-либо из придворных или военных будет замечен в подобных разговорах, то немедленно расстанется со своим золотым мундиром!..
– И это помогло прекратить такие разговоры?! – с иронией спросил Генерального штаба полковник. – Прав, наверное, дедушка, когда говорит, что народный бунт, новую пугачёвщину вызовут
– Очень даже ведают, – проворчал Лебедев, – но всей полноты власти страсть как хочется! Только кто из них способен будет удержать эту власть, когда поднимется озверевшая чернь?!
По дороге назад в гостиницу – время царского обеда приближалось – Иван объяснил Лисовецкому, что следует надеть защитный китель, шашку без револьвера, коричневую перчатку на левую руку. Без пяти восемь надо быть на месте…
Пётр вовремя подошёл к дому губернатора. Парные наружные часовые сделали винтовками «на караул» при виде молодого полковника с белым крестом Святого Георгия на груди. Лисовецкий назвал себя внизу у скорохода, отметившего его в списке. Затем он поднялся на второй этаж, где уже толпились военные и свитские. Они явно не смешивались друг с другом. В полупустом зале на одной из стен висели парные портреты Александра Третьего и Марии Фёдоровны, писанные в первые годы их совместной жизни.
Среди присутствующих Пётр узнал в высоком, худощавом свитском генерале, одетом в казачий бешмет с узкой, но низкой талией, брата царя, генерального инспектора кавалерии великого князя Михаила. Тот тоже узнал графа Лисовецкого, столь поразившего его недавно фанатическим желанием попасть на фронт. Великий князь улыбнулся Петру и молча кивнул, отвечая на его полупоклон. Рядом с Михаилом стояли великие князья – братья Кирилл и Борис Владимировичи, великий князь Георгий Михайлович. У закрытых дверей, ведущих в соседний зал, стоял министр Двора и уделов граф Фредерикс. Других гостей Пётр не знал в лицо.
По сигналу Фредерикса общество быстро разбилось на две шеренги без особенного чинопочитания. Открылись двери в столовую, и из неё появился вместе с Наследником Государь. Их сопровождал державший какую-то длинную узкую коробку зять министра Двора, дворцовый комендант Воейков. Воейкова не любили за нахрапистость и доносительство даже близкие придворные царя. Лощёные аристократы не могли простить ему и то, что он успешно рекламировал в газетах и продавал в больших количествах минеральную воду, найденную в его имении и называемую «Кувака». За глаза многие так и звали его во дворце и клубах – «Кувака»…
Молодой полковник оказался пятым в своей шеренге. Пока царь обменялся парой слов с великими князьями Михаилом Александровичем, Кириллом, Борисом и Георгием, стоявшими рядом с дверью, Пётр успел рассмотреть, как теперь выглядит Николай Александрович. Государь явно устал. По его лицу пролегли морщины, которых раньше Пётр не замечал, под глазами набухли мешки, но сами глаза всё так же лучились добротой и обаянием.
Государь подошёл к нему, и Пётр весь подобрался. Николай широко улыбнулся, его глаза ещё больше засияли. Он пожал руку Петру, а потом протянул её назад, в сторону Воейкова, который следовал за ним и Цесаревичем на расстоянии шага. Дворцовый комендант передал Императору коробку, которую доселе держал в руке. Николай открыл её, вынул шашку с маленьким белым Георгиевским крестиком на золотом эфесе и с темляком «георгиевских» цветов.
– Георгиевская Дума Юго-Западного фронта приговорила тебе за выдающуюся храбрость, за принятие на себя командования полком при убитом командире и одержание решающей победы со взятием пленных, пушек и пулемётов – Георгиевское золотое оружие «За храбрость»… Поздравляю и горжусь тобой!..
Держа на весу обеими руками шашку, Государь протянул её Петру. Подскочивший к полковнику Воейков ловко отстегнул его видавший виды офицерский палаш. Пётр встал на одно колено, принял шашку, поцеловал её и пристегнул к портупее.
Когда он выпрямился, то понял, что царь хочет его обнять. Рослый молодой человек чуть наклонился, чтобы разница в росте не помешала царю. Николай трижды расцеловал его и потом тихонько шепнул на ухо:
– А ты, корнет, оказывается, не только танцевать хорошо умеешь!..
Государь отошёл, Пётр остался как бы в тумане. Но тут к нему приблизился Наследник Цесаревич, подал свою твёрдую мальчишескую руку для пожатия и неожиданно сказал:
– Мне сёстры говорили, что ты должен к нам приехать… Правда, про Георгиевское оружие я не знал… Поздравляю и завидую! А ты мне расскажешь после обеда, как ты его заслужил?
– Конечно, ваше высочество! – по уставу ответил Пётр.
– Перестань называть меня высочеством! – требовательно заявил Алексей. – Считай, что мы с тобой перешли на «ты»…
Полковник почувствовал, как при этом диалоге насторожились великие князья, стоявшие рядом с ним.
Государь закончил обход и второй шеренги, гости последовали за ним в столовую. Что подавали на обед, что наливали в серебряные чарочки, за что поднимали тосты – сознание Петра так и не зафиксировало. Лишь после обеда, когда он оказался наедине с Государем и Алексеем в скромном царском кабинете, он немного оттаял и сумел толково ответить на все вопросы о фронтовой жизни и боевых делах кавалерийского корпуса графа Келлера, которые живо интересовали Августейших отца и сына.
Петра мучили сомнения, рассказать ли Государю о готовящемся заговоре? Но ведь, кроме предположений своих и рассказов Ивана Лебедева, ему нечем было подтвердить страшное намерение предателей… Как помочь человеку, которого он так почитал и любил?
73
Маленький круглый человечек с блестящей широкой лысиной, открывавшейся, когда он снимал цилиндр или посольскую треуголку, вечно улыбающийся своим узким ртом и разговорчивый, как истинный француз, словно пчёлка сновал между собственной резиденцией на Французской набережной, зданием министерства иностранных дел у Певческого моста, дворцами великих князей и магнатов, Таврическим и Мариинским дворцами, где заседали Государственная дума и Государственный совет, салонами светских львиц. Он бывал иногда у Государя в Царском Селе, где к нему относились лучше, чем к его британскому коллеге сэру Джорджу Бьюкенену. Ибо это был обходительнейший Полномочный министр и Чрезвычайный посол Республики Франция при Императоре России Николае Втором господин Морис Палеолог. Из-за выдающегося дипломатического трудолюбия, называемого завистниками пронырливостью, французский посол был одним из осведомлённейших людей в Петрограде. Его память, ум, такт, позволявший ему одинаково успешно вести беседу и с представителем рабочего сословия, и с членом великокняжеского семейства, прилежание в ведении личных дневников и диктовке обширных шифровок на Кэ д'Орсе и в Елисейский дворец своему другу юности президенту Пуанкаре, – всё это делало его уникальной личностью, в общении с которой были заинтересованы очень многие высокопоставленные русские.
Вместе с тем Палеолог отнюдь не симпатизировал революционерам и высокопоставленным интриганам в Петрограде, усилившим в последнее время свой нажим на Николая и Александру. Он считал, что общественные потрясения могут ослабить мощь и желание России защищать прекрасную Францию. Тем более что сильных и ярких личностей среди противников монарха он не видел, а Николай производил на него впечатление умного и целеустремлённого человека, хотя излишне идеалистичного и религиозного по своему характеру, что никогда не прибавляло политику силы…