Божиею милостию Мы, Николай Вторый...
Шрифт:
Государь и Императрица внимательно слушали полковника. Первой откликнулась на его предложения Александра Фёдоровна.
– Мы ни за что на свете не хотим покидать нашу Родину! – твёрдо заявила она. – Мне кажется, что, если бы нам пришлось уехать за границу, это значило бы порвать последнюю нить, связывающую нас с прошлым; это прошлое погибло бы безвозвратно…
Царь поддержал её:
– Петя, я тебе говорил тогда, в парке, что не желаю бежать из своей страны, словно социалист-каторжник!.. Ни в какую эмиграцию мы не собираемся!.. Только если офицерские или казачьи полки придут нам на помощь, мы покинем пока ещё тихий Тобольск…
– Да Ваше Величество! – подтвердил Пётр. – Наши люди
– Милый Петя, – ласково сказала царица, – я уверена, что вы придёте к нам вскоре во главе казачьего войска…
– Да, кстати, я хотел спросить, как поживает твой дедушка Ознобишин? – поинтересовался Государь, демонстрируя свою отличную память и проявляя внимание к симпатичным ему людям.
Пётр не успел ответить. Под окнами застучали по доскам солдатские сапоги и загремело оружие. Все насторожились.
– Это идёт смена караула!.. – с тревогой сказал Николай. – Сегодня дежурят очень вредные людишки из второго полка… Будет обыск!..
Пётр осознал опасность и нехотя поднялся. Государь тоже встал, прислушался и направился к двери.
– Я тебя провожу и при надобности – отвлеку их внимание… – уточнил он.
Александра Фёдоровна перекрестила Петра и напутствовала его словами:
– Храни тебя Господь, мой мальчик!
Татьяна вдруг вскочила с дивана и, не обращая внимания на мать и отца, крепко обняла Петра и поцеловала его в губы. Родители ни взглядом, ни словом не осудили её.
Государь первым вышел в коридор и пошёл к парадной лестнице, по которой, грохоча сапогами и матерясь, уже поднимались караульные. Пётр бесшумно выскользнул из гостиной и растворился в полутьме закоулков, ведущих в большой зал…
Алексей и две младшие великие княжны стали регулярно заниматься с учителями. Иногда Боткин, Гиббс и учитель французского языка Жильяр встречали в городе друзей Александры Фёдоровны, которые приезжали в Тобольск повидаться с Семьёй, счастливо минуя в Тюмени поручика Соловьёва. Но в губернаторский дом охрана их не пускала, и они передавали письма, приветы и петроградские слухи через тех свитских, кто жил в купеческом доме и имел ещё право ходить по городу.
В конце октября на много дней прервалась доставка газет и агентских листков. Две недели никто не понимал, что случилось, а потом пришло известие, что в Петрограде и Москве произошёл большевистский переворот. На Николая это произвело тягостное впечатление. Он даже отметил в своём дневнике:
«…Тошно читать описания в газетах того, что произошло две недели тому назад в Петрограде и Москве!
Гораздо хуже и позорнее событий Смутного времени».
Особенно Государя возмущала предательская пораженческая линия большевистских вождей в войне. Его понятиям о чести претила измена союзническому долгу даже таких эгоистичных членов Сердечного Согласия, какими показали себя Англия и Франция. Большевистский переворот заставил его впервые пожалеть о том, что он отрёкся от престола.
В своих мыслях Николай с утра до вечера возвращался к событиям в Петрограде. Они его оскорбляли. На следующий день вечером он занёс в дневник:
«Получилось невероятнейшее известие о том, что какие-то трое парламентёров нашей 5-й армии ездили к германцам впереди Двинска и подписали предварительные с ними условия перемирия! [159] Подобного кошмара я никак не ожидал. Как у этих подлецов большевиков хватило нахальства исполнить их заветную мечту предложить Неприятелю заключить мир, не спрашивая мнения народа, и в то время, что противником занята большая полоса страны?»
159
Речь идёт о Брест-Литовском мире. 22 ноября было заключено соглашение о прекращении огня, 2 декабря 1917 г. – перемирие.
Вскоре после сообщения о большевистском перевороте в Тобольск пришла зима. Морозы и снега почти отрезали город от всего мира, газеты и французские журналы приходили нерегулярно. В губернском листке, печатавшемся на обёрточной бумаге, новости сообщались лишь спустя много дней, притом в искажённом и урезанном виде. И хотя в ближайшие месяцы режим заточения почти не изменился, стало труднее следить за событиями и уяснять их значение.
Николай чрезвычайно страдал теперь, когда читал о начале переговоров с немцами в Брест-Литовске, о германском наступлении в глубь России. Оказывалось, что его самоотречение под угрозами лживых генералов было совершенно бесполезным и что он, руководствуясь лишь благом Родины и не начиная гражданскую войну, оказал своей стране плохую услугу. А гражданская война и без него уже давно шла, требовала новых и новых тысяч человеческих жертв. Эта мысль стала всё чаще преследовать его, делалась причиной глубочайших нравственных страданий.
Под воздействием агитаторов продолжалось разложение морально здоровых ещё солдат охранного отряда. Был избран комитет, в котором верховодил грубый, наглый и неопрятный прапорщик. Он всё время придумывал разные издевательские штучки, которые больно кололи Николая и его родных. Перед праздником Крещения солдатский комитет приготовил «поздравление» всем офицерам: большинством голосов он решил уничтожить офицерские и солдатские погоны. Для Императора это требование было особенно унизительным. Он единственный в русской армии носил полковничьи погоны с вензелями своего отца – Александра III. Даже будучи Верховным Главнокомандующим, он счёл бестактным присваивать самому себе генеральское звание, хотя кое-кто из великих князей, в том числе и Сандро, подхалимски доказывали ему, что ничего страшного не будет. Но Николай был убеждён, что опорочит тем самым своё достоинство.
Теперь, когда требование солдатни было передано ему прапорщиком – председателем комитета, а полковник Кобылинский пришёл в Дом Свободы [160] в штатском – до такой степени и ему претило носить офицерскую форму без погон, – Государь отказался принять это требование.
После праздничной обедни его долго уговаривали Валя Долгоруков и генерал Татищев, говоря, что в противном случае будет ещё хуже – не только против него, но и его Семьи, близких начнутся хулиганские выпады со стороны солдат. Только когда Государыня обменялась с ним взглядом и несколькими словами, Николай Александрович согласился впредь на людях носить свою тёплую черкеску, на которой не полагались погоны. Алексей, следуя примеру отца, гордо заявил, что свои погоны он не снимет, а будет прятать их от солдат под башлык…
160
Дом Свободы – так в Тобольском Совдепе называли дом бывшего губернатора, где была заключена в Тобольске императорская семья.