Божья кара
Шрифт:
Андрей улучил момент и всмотрелся в ухмылку рыжего – зубы у него были в порядке. Редковаты, правда, с просветами, но все на месте. «Значит, не он, – подумал Андрей, – все легче».
И еще подумал Андрей, пусть несправедливо, но ведь подумал – всю черновую работу ему придется выполнять самому. Да, эти милые друзья и подруги на его стороне, они искренне желают ему преуспеть в благородном деле возмездия. Но помочь не смогут. А если выразиться жестче и точнее – не станут отягощать себя делами хлопотными и рисковыми.
Не так ли и все мы, ребята, не так ли и все мы, в минуты гиблые и тягостные, растроганно слушаем слова наших друзей, слова, полные любви и добра. И готовы поверить, что
Но проходит не так много времени, не так много времени, когда глупая пелена спадает с твоих загнанных глаз, и ты сиротливо озираешься вокруг, не видя надежного плеча, не чувствуя дружеского локотка. И самое горькое – нет в тебе ни обиды, ни разочарования в своих друзьях, потому что где-то в самом заветном и неприметном уголке сознания твоего таилось понимание – ты знал, что так и будет, ты был просто уверен, что иначе и быть не может. А благодарил за обещанную помощь, вытирал рукавом мокрые глаза свои просто для того, чтобы не разочаровать друзей сухостью и пренебрежением к их высоким чувствам и теплым словам. А когда ты, совсем ошалев от безнадежности, осмеливаешься кому-либо напомнить об обещанной поддержке, твой лучший друг долго пытается понять, о чем ты ему говоришь... И ты вдруг осознаешь, что его давнее обещание помочь и было той самой помощью, ничего другого он и не имел в виду, и его изумление твоей странной памятью искренне и бесхитростно...
Знаю я все это, прошел, усвоил.
Андрей так вот жестко не подумал, никто из нас так не думает. Но если пронесшийся в его душе темный, холодный сквознячок в те самые мгновения, когда он отстраненно окинул взглядом своих веселящихся друзей, если этот сквознячок попытаться переложить на слова...
То слова будут именно такими.
Что делать, я давно уже не произношу слово «друг», обхожусь как-то, да и надобности особой не возникает... А когда кто-то говорит мне о своей дружбе, называет другом, я не возражаю, я только стыдливо опускаю глаза, мне совестно, оттого что не могу ответить так же возвышенно и красиво. И не потому, что этот человек в чем-то плох, что я знаю о нем нечто недостойное или подозреваю в поганом. Все проще – нет во мне этих трепетных слов. Помню, что были, а когда, в какой момент моей бестолковой жизни покинули сознание...
Даже не знаю.
Не будем упрекать Андрея. Пусть эти мысли придут к нему позже, когда для них действительно будут основания, когда ему от них просто никуда не деться. А в этот вечер, когда белесая уже луна поднималась над коктебельским заливом, когда хмельная толпа возбужденных предстоящей ночью красавиц и красавцев медленно двигалась через площадь мимо киосков, прилавков и всевозможных игрищ, а рыжий Наташин хахаль весело и пьяно взбрыкивал на голубой скамейке кривоватыми своими ногами, заросшими той же рыжей шерстью, и только Амок, сидевший в отдалении на теплых камнях парапета, был невозмутим и спокоен...
Так вот, в этот вечер пусть все так и остается.
– Мы вернемся через час? – спросил Андрей, наклонившись к Жоре.
– Конечно.
– Мы вернемся через час, – шепнул Андрей Свете. – Ты дождись меня, ладно?
– Будем посмотреть.
– Света, я приду через час. Вся эта компания еще будет здесь... Ну?
– Вы с Жорой?
– Да, он хочет познакомить меня с одним человеком...
– Ну? Говори!
– Света, ты же знаешь – у меня одна программа – божья кара.
– Ну-ну, – она потрепала Андрея за волосы. – Тебя в Феодосии видели... С кем общался?
– Аркадий. Анатом.
– Ого! И до него, значит, добрался... Делаешь успехи.
– Стараюсь. Дождись меня.
– Катись.
Жора провел Андрея вдоль набережной в сторону Кара-дага, свернул вправо на улицу Десантников, а еще через три-четыре минуты остановился у забора, за которым развернулось строительство четырехэтажной гостиницы. По некоторым подробностям можно было догадаться, что хозяин этой гостиницы – женщина. Розовые тона, переходящие в лиловые, кружевные перильца балконов тоже бледно-розовых тонов, за некоторыми окнами уже висели шторы в том же нежном колорите. Но забор был еще строительный, из разношерстных досок, тут же кучи песка, мусора, бумажные мешки из-под цемента...
– Значит, так, – Жора остановил Андрея у калитки. – Слушай меня внимательно и не говори потом, что не слышал. Хозяйку зовут Аделаида.
– Как? – поперхнулся Андрей.
– Вообще-то по паспорту она Авдотья. Так ее назвали. Она выросла, и ей стало совестно произносить собственное имя. Ну не нравится ей Авдотья! И в знак протеста против родительской глупости, совершенной лет тридцать назад, она нарекла себя Аделаидой. Это имя тоже не слишком благозвучное, но для протеста годится. Кстати, и фамилия у нее оставляет желать лучшего, но что делать... Она мне нравится и такой. И я ей нравлюсь, несмотря на дурацкое имя Жора. Не для поэта это имя, с таким именем только протоколы в милиции подписывать. Для анекдотов имя.
– Придумай псевдоним.
– Андрей... Мое имя мне не нравится, но не настолько, чтобы я от него отрекался. Закрываем тему. Все, что нужно, я тебе сказал. Осторожно, ненавязчиво, как бы невзначай, выводим Аделаиду на разговор... Суть... Однажды весной она видела Свету с тем хмырем. Поздно вечером, у этого вот забора, Света прогуливалась с кровавым маньяком.
– Он уже тогда был кровавым? – уточнил Андрей.
– Нет, тогда он еще не был ни кровавым, ни окровавленным. Он был просто мокрым. Они, он и Света, возвращались после ночного купания. Вода тогда была еще холодная, но это их не остановило. То ли выпили хорошо, то ли чувства были горячи.
– Скорее всего, и то, и другое, – заметил Андрей, глядя в темноту.
– Мой милый друг! – печально произнес Жора. – И опять я с тобой согласен. Тебя здесь многие корят за плохое отношение к Свете. Но я с ними не согласен. Ты как-то произнес потрясающие слова – жизнь на фоне смерти. Мы все сейчас в этом поселке живем на фоне смерти Леночки. И потому выглядим совершенно не так, как могли бы выглядеть, если бы Лена была жива, и та похотливая сволочь не поступила с ней так... как поступила. Ты ведь приезжал и в позапрошлом году, и раньше... И все было прекрасно, все тебя любили, баловали и стремились угостить, всем, что под руку подвернется... Хотя и тогда тебя при желании можно было корить... Верно? Но случилась беда, и все изменилось. Держи удар, старик. Я с тобой. Света – хорошая девочка, но у нее есть один недостаток.
– Какой?
– Она из Коктебеля. А ты из других мест. Мои слова доступны для понимания?
– Вполне.
– Аделаида видела их однажды весенней ночью, когда с гор подули шалые, теплые ветра и над писательской столовой зацвела глициния. Ты видел, как цветет глициния? Бледная, как бы даже тусклая голубизна... Влюбленные сердца просто стонут от одного ее вида... Как однажды в святые минуты вдохновения я неосторожно выразился... «Ну что мне та Сицилия и Корсика в придачу, Когда цветет глициния на коктебельской даче...» Так вот, они шли с моря и весело смеялись. Им было хорошо, понял? Не отвечай, я не для этого задаю свой жестокий вопрос, чтобы услышать твой ответ. Ей без тебя было хорошо, может быть, даже лучше, чем с тобой.