Брачная ночь, или 37 мая
Шрифт:
Эля. Куда это все девалось, у нас в Чулкове ничего похожего нет. Хотя были беженцы. И усадьба рядом была.
Полина. А у нас тоже все сначала пропало. Наследство перешло к старшему маминому брату, девочкам дали только приданое. А у этого брата была домраба, Нора. Она всю войну работала на заводе, кормила брата, ничего не продала. Когда война кончилась, он на Норе из чувства благодарности женился. И все наши от них отвернулись. Но когда он умер, моя мама стала принимать Нору у себя, а потом мы с ней объединились, съехались по обмену.
Эля. Теперь все детям перейдет.
Полина. Да, хорошо, что девочка есть, ей все ценности достанутся, а не чужой невестке.
Рита. Тяжело чужую старушку было кормить-то.
Полина. Тяжело. В праздник тоже лапкой тянется с рюмкой, чокается. А умерла она ровно в тот день, когда родилась Светочка. Как почувствовала, что пора комнату освобождать. Врачиха так и сказала – лечить вам ее только мучить.
Эля. Ну и правильно сделали, сбагрили на тот свет… Хорошо, еще не отравили, может быть.
Рита. А у нас тоже все погибли да повымерли. Тоже ведь была большая такая семейка, профессорская. Дедушка до революции был блестящий студент, катал барышень на своем автомобиле, на скрипке играл… Где эта скрипка, хотела бы я знать… Хорошая, наверное, была скрипка, от мастера…
Эля. А у нас в Чулкове тоже ни у кого ничего не сохранилось, хотя мы под немцем не были. Беженцы только у нас жили. Я там в книжном магазине подписалась на Достоевского и на «Всемирную библиотеку». Но это когда-то было так, теперь уже все в книжном магазине подмели. Сами разнюхали. Единственно, что у них осталось от темноты, – как чуть что, кого-нибудь посадят, они сразу к отцу… Он до сих пор у них котируется как шишка на ровном месте. Он у них кому-то раз в жизни помог, теперь расплачивается за это.
Рита. Ни одно доброе дело не остается безнаказанным, это закон, Смирнова.
Эля. Какое там доброе дело! Он помог одному дяде Юре Смирнову, а тот, оказывается, на свадьбе кого-то топором посек. Дядю Юру освободили, остальным обидно. Деревня дуроплясова.
Полина. У меня на Спасена-Песках тоже у папы целая улица Шараповых. Папа мой Шарапов, и целая улица Шарапова Слободка. Мы туда один раз с Костей ездили, когда поженились. Лес. Волга. Мы из дома в дом ходили, целая неделя прошла на этом. Они из свеклы варят. Костя до сих пор вспоминает. Да. А они сразу после того наладились к нам ездить, а у отца режим строгий, он совсем не пьет, а водки вообще не употребляет, тем более самогонку.
Эля. Конечно, они мешочники. Мать их моя раз и навсегда шуганула. Я еще маленькая была, но помню. Дядя Юра Смирнов приехал с дядей Петром. Сидят с отцом, в комнате накурено, нахаркано, отец расхрабрился, пьяненький, и кричит матери, а мы пришли с прогулки: «Давай, мамаша, ставь нам гаванский ром». А тогда еще дело при Батисте было. Мать взяла у них со стола пятилитровую банку грибов да как ахнет об пол!
Рита. Порезались?
Эля. Обошлось.
Рита. Я тоже родственников раньше едва терпела, теперь-то почти никого не осталось, теперь я над ними трясусь. Все-то они друг на друга клепали, какие-то жилплощади вспоминали, заявления, письма, наркомовские пайки, кто деда обобрал, куда его шкаф с рукописями делся, куда серебро, куда библиотека. А мне ничего не надо. У меня есть кооператив, мне с головой хватает имущества. То они грибки во дворе красят, по два рубля собирают, то в фонд библиотечки просят… А у меня же наследств никаких.
Полина. Через сколько войн прошли.
Эля. Сейчас начнутся скоро наследства. Уже мода бриллианты собирать, золото. Я и то в очереди постояла, взяла.
Полина. Наследства, если на них опираться в повседневной жизни, быстро проматываются.
Рита. У нас один знакомый получил неожиданно из Швейцарии наследство. Взял «Жигули», что еще. Кооператив себе и матери, холодильник, пианино, ковры. Еще что-то. «Жигули» у него вечно замусоренные, сам как ходил, так и ходит в чем попало, на «Жигулях» возит из лесу какие-то пни и коренья. Возит собаку к ветеринару. У него у собаки легкая форма шизофрении. В квартире бедлам.
Полина. Потому что нет культуры.
Рита. Нет, культура есть, он ведь из Рюриковичей, причем последний в роду. И рожает одних девок, скоро будет третий заход, все ждут. Он в панике, не будет, говорит, продолжения нашей фамилии. А жена у него дочь какого-то генерала, совсем простая девка. А он из Рюриковичей. Холодильник у них уже течет, три раза мастера вызывали, дочки учиться музыке отказались как одна. Он говорит: с вещами я промахнулся. Ковры требуют пылесоса и все такое. Дал маху.
Полина. Конечно, надо было золотом брать.
Эля. А жить на чем? На бутербродиках?
Рита. Он говорит, надо было книг по искусству накупить. Это было бы нетленное богатство, нетленка. И читать их опять же можно, двойное богатство.
Полина. А золото можно носить.
Рита. И будешь, как старший продавец, вся в золоте ходить.
Эля. А что ты знаешь про старших продавцов? Человек стоит столько, сколько он стоит.
Рита. Вообще-то верно. У меня моя парикмахерша, Зинка, вся ходит в золоте, как чучело, но добрый человек. Тут рассказывает: пошел ее сын выкидывать мусор, возвращается, говорит – там на помойке кто-то спит, хрипит, не бросай сюда, сынок. Ну, она быстренько с сыном пошла, там, действительно, старичок под стеной сидит, ночует. Он приехал в собес хлопотать себе пенсию, из подъезда его попросили, он приткнулся на помойке. Они этого старика привели к себе, ну, куда девать человека с помойки, они ему в ванной постелили, потом ванную вымыли, и все.