Брачные игры каннибалов
Шрифт:
– Три, – наконец проговорил он.
– А сколько работает? – спросила Сильвия.
– Одна.
Мы ехали по единственной пустынной дороге острова, немощеной, ведущей в главную деревню. На Бутарирари две гостиницы. Нашей театральной труппе предстояло остановиться в государственной, но мы, достаточно осведомленные об особенностях всего государственного на Кирибати, выбрали частную – аккуратный цементный домик с тремя спальнями и загадочной гостиной. На одной из ее стен красовалась фреска, изображающая юную деву с обнаженной грудью, стоявшую на коленях перед гигантской банкой пива «Фостерс». Противоположную стену украшало светящееся в темноте распятие, над которым висел флаг протестантской церкви Кирибати. Видимо, мы наткнулись на авангардистское изображение двойственности человеческой природы, и я сделал заметку для себя – когда-нибудь воссоздать
Солнце клонилось к закату, и даже сам воздух окрасился в розовые и голубые тона. Мы прогуливались по деревне. Близился час ужина, разжигали костры, и дым окутал деревню прозрачным туманом, рассеивая мягкий свет заката. Мы проходили мимо домов в традиционном стиле – платформ из кокосового дерева, приподнятых на сваях, с треугольными крышами из листьев пандана. Эти хижины, буа, стояли на территории, принадлежащей целой большой семье, где куры, свиньи и собаки дрались за объедки. Самые маленькие дети бегали голышом, а пожилые женщины с наступлением сумерек ходили с голой грудью, так было заведено. И мужчины, и женщины носили лава-лавы поверх футболок. Беззубый старик, уважаемый деревенский старейшина, тепло поприветствовал нас. На нем была футболка с надписью «Дерьмо случается» – особенно актуальный лозунг для Кирибати.
Голубая лагуна потемнела, сливаясь с небом, и крошечные островки над рифом стало не отличить от облаков, аккуратно отделенных горизонтом от своего отражения в воде. Мы наслаждались вечерними песнями и красотой умирающего заката, когда наткнулись на зловещее напоминание о Второй мировой. На маленьком пляже плещущиеся волны омывали остов японского гидросамолета, уничтоженного при нападении американцев в 1943 году. Тогда американцы освободили остров от японской оккупации, длившейся с декабря 1941 года. Мальчишки швыряли камни в ржавеющий скелет, как наверняка делали и их отцы до них. Чуть дальше был небольшой памятник погибшим японским солдатам в виде каменной плиты с изображением восходящего солнца.
Сумерки быстро превратились в ночь, и в безлунной темноте мы, спотыкаясь, повернули обратно к гостинице. Электричества на острове не было. С деревянных балок и тростниковых крыш свисали керосиновые фонари, отбрасывая тени в форме человеческих фигур и предметов, дрожащих на сияющем огненном фоне. Собаки очнулись от дневного ступора. Где-то рядом была драка, и мы услышали отрывистый лай, затем визг одного из псов и, наконец, лишь скулеж и тишину. На Бутарирари тоже ели собак, но, к сожалению, спрос не справлялся с предложением, поэтому, как и на Тараве, мы шли, сжимая в руках большие камни.
В гостинице нас встретила Эдма, тучная женщина, ответственная за приготовление еды. Она была очень заботлива и считала, что ай-матанги больше всего любят европейскую еду. На Кирибати это означало тушенку прямо из банки на ложе из риса. Мясной продукт «тушенка консервированная» считается на Кирибати великим деликатесом, поэтому Эдма наверняка осталась в недоумении, когда мы попросили ее кормить нас исключительно местными блюдами. Несомненно, она решила, что мы чудаки, раз хотим есть именно то, чего ай-кирибати стараются избегать, потому что питаются этим каждый день с рождения – рыбу и плоды хлебного дерева. Но нам было все равно. Ничто не могло заставить нас есть тушенку – мерзкое, отвратительное, тошнотворное блюдо.
Ночью мы поняли, почему немногочисленные бетонные здания на Бутарирари используются лишь как складские помещения и залы для дневных собраний. Глядя, как по стенам шныряют гекконы, обжираясь тучами насекомых, мы поняли, что здесь на окнах нет сеток. Стены из цементных блоков за день нагревались, спертый воздух был абсолютно неподвижен. По полу бегали крысы. Это тревожило Сильвию. На улице мы заприметили пустую хижину-буа, которая выглядела так заманчиво. Мы уже думали перебраться туда, но потом заметили, что у домашней собаки течка и примерно с десяток самцов всю ночь напролет рвут друг друга во дворе за счастье приблизиться к ней. Так что мы остались внутри, обливаясь потом, страдая от постоянных укусов кровососущих насекомых и ничуть не умиляясь соседству грызунов.
– Зато тараканов нет, – оптимистично заметил я. Сильвию нужно было приободрить.
К счастью, мы проводили на Бутарирари не только ночи. До начала выступлений в деревнях оставалось несколько дней, и мы самостоятельно объездили остров. Мы гуляли в основном на стороне лагуны, где природа создала столь пленительную картину тропического рая, что легко можно было понять, зачем моряки девятнадцатого века бросали свои корабли и оставались здесь. В отлив воды лагуны отступали, и пляж превращался в голые заброшенные пустоши. Вдали, как мираж, мерцал океан. Но в прилив, когда прозрачная лазурная вода бесшумными волнами омывала белоснежный пляж, на котором не было ни единого человеческого следа, пейзаж становился совсем другим, и мы смотрели в бесконечность. Вероятно, под действием легкого солнечного удара мне пришло в голову, что сама жизнь родилась из всех оттенков синего – водянисто-синего, бледно-голубого, темно-голубого – и полутонов, чьи переходы разделялись сперва барашками, каскадом накатывающими на далекий риф, а потом горизонтом. Можно часами не делать ничего, лишь плыть, как бревно, в воде теплой, словно тропический воздух, и временами поглядывать на одинокие мангры, вдруг появляющиеся из воды, и стену кокосовых пальм, склонившихся над берегом манящей тенью.
Разумеется, стоило нам убедить себя в том, что мы вернулись в Эдем, как нас тут же удостоила появления морская змея яркой полосатой окраски. Эта змейка прославилась тем, что является самым ядовитым существом в мире, поэтому ее соседство во время снор-клинга над старым рыбоходом было нам не слишком приятно. Как и многие, я считаю змей самим воплощением зла и был бы рад, если бы в ходе эволюции у каждой ползучей твари появился большой флаг – чтобы люди точно знали, куда идти не надо. Видимо, я так и не оправился после своего опыта работы ландшафтным дизайнером, когда во дворе у одной пары стал свидетелем эпического столкновения разъяренной медноголовой змеи и смертельно опасной газонокосилки. С тех пор я побаиваюсь всего, что ползает. Правда, морская змея не ползала. Она даже не плыла, а просто качалась на теплых волнах, спокойно давала течению себя нести. Тут я вспомнил, что для того, чтобы это самое сонное в мире существо тебя укусило, нужно повести себя как настоящий идиот. Я слышал лишь о двух случаях укуса морской змеи: первая жертва сунула палец змее в глотку, а вторая инициировала прерванный половой акт между двумя влюбленными морскими змеями. Не думаю, что человечество сильно пострадало, лишившись двух своих столь ценных представителей. Даже Сильвия заявила, что змея «симпатичная» (видимо, с ней точно случился солнечный удар). А потом начала разговаривать с птицами. «Фью, фью!» – пропела она. Да, пляж на Бутарирари располагает к подобным вещам.
Главный плюс Бутарирари заключался в том, что численность населения на атолле составляла всего три тысячи человек, в связи с чем на нем царила почти идеальная чистота. Риф был живой, а запахи, доносившиеся с него в отлив, были отнюдь не мерзкой вонью разлагающихся трупов, мусора и дерьма, отравлявшими наше существование на Тараве. Однажды утром мы вышли из гостиницы и пошли в сторону океана, искать пляж, где лишь хороший снорклинг нарушал бы роскошное многочасовое безделье. Мы двинулись в сторону Укианганг, деревни на западной оконечности Бутарирари. Дорога тянулась от лагуны к центру атолла, куда не добирались ветра. Часам к десяти жар солнца стал беспощадным. Проходя мимо хижин с этой стороны дороги, мы видели местных жителей, дремавших в тени. Они ждали, пока жара спадет, чтобы выйти из дома. Иногда слышались детские голоса, оповещавшие всех о том, что мимо прошли ай-матанги. Но в остальном нас окружала полная тишина.
Я понял, почему ай-кирибати считают жителей Бутарирари ленивыми. Относительно частые дожди сделали жизнь на острове довольно беспечной. В отличие от центральных и южных Гилбертовых островов, где осадков почти не бывает, зато засуха царит постоянно, Бутарирари может похвастаться настоящим сезоном дождей. Поэтому выживание здесь требует гораздо меньших усилий. На большинстве других атоллов, где окружающая среда – одна из самых жестоких в мире, растет лишь кокос. Но на Бутарирари мы проходили мимо деревьев, отяжелевших от плодов хлебного дерева, пандана, бананов и папайи. Были здесь и маленькие огороды. Фруктов росло так много, что они даже валялись на земле – на любом другом острове Кирибати такое расточительство посчитали бы немыслимым. Лагуна и океан кишели рыбой. Термин «благоприятные для выживания условия», используемый международными гуманитарными организациями, всегда казался мне оксюмороном, но применительно к Бутарирари, где деньги значили мало, он действительно был уместен.