Брак по-эмигрантски
Шрифт:
— Но ведь должно быть весело! — настаивала я.
— Я не могу быть смешным! — упорствовал Гарик.
— Ну, давай, как два идиота, придём в таксидо! — язвила я.
— Таксидо, смокинг, что угодно, всё лучше, чем быть посмешищем! — упрямо твердил Гарик.
В магазине нас отвели в заднюю комнату, где висели всевозможные карнавальные костюмы. Я безнадёжно перебирала тряпки, стараясь найти что-то маскарадное и несмешное. И вдруг меня осенило! Красный плащ Дракулы. Маленькая красная шапочка, типы еврейской кипы, но почему-то с пропеллером на макушке, который я моментально сорвала. Широкий красный кушак… Я тут же примерила всё на Гарике…
Гарик посмотрел на себя в зеркало, одобрительно хмыкнул и кивнул! Полдела было сделано! Я повеселела и быстренько выбрала себе бальное платье, длинные белые перчатки и маленькую корону.
«Если нельзя быть смешными, будем величественными, что смешно уже само по себе», — решила я.
Мы собрали свои костюмы, расплатились и понеслись домой.
Дочка я завистью наблюдала из постели за нашими лихорадочными сборами. Жалко её было безумно! Если бы не Гарик, я бы ни за что никуда не пошла! Но об этом я даже боялась заикнуться. Кроме того, я столько лет одиночества в Новый год страдала от своей неприкаянности, что упустить шанс покрасоваться со своим мужем, которым я так гордилась, в такой интересной компании, да ещё и на карнавале, мне самой ужасно не хотелось, и поэтому я чувствовала себя виноватой. К дочке собирались придти друзья, с едой из ресторана, со всякими украшениями, она одна не будет! Я утешала себя сама, но чувство вины сидело внутри и грызло, несмотря на само уговоры. Мы с дочкой раньше никогда не расставались, и привыкнуть к новому образу жизни, даже к хорошему, было нелегко!
Прощаясь, дочка всхлипнула мне в плечо.
— Только не плакать! — грозно скомандовала я, еле сдерживая слёзы. Когда-то, в таком же примерно возрасте, как моя дочь сейчас, я закатила в Новый год истерику за то, что меня не пустили в компанию, которая не нравилась моим родителям. Назло всем я прорыдала всю ночь, и в тот страшный год мы похоронили полсемьи — маминых родителей — бабушку и дедушку, а потом и моего папу. С тех пор я панически боюсь слёз в новогоднюю ночь, и моя дочь об этом отлично знала!
— Не плакать! — твёрдо повторила я, проглотив комок в голе, поздравила дочку с Новым годом и решительно закрыла за собой дверь. Ещё минута — я бы осталась с дочкой и пропади оно всё пропадом!
Около дома Марата машин было видимо-невидимо. Мы с трудом нашли стоянку. Марат, в женском платье, в белокуром парике с кудряшками, стоя с трудом на высоких каблуках, встречал гостей у входа, кокетливо хихикая и строя накрашенные глазки. Это было так смешно, что я сразу забыла свои огорчения. Увидев Гарика в роли кардинала, Марат оглушительно заржал.
— Мадам, вы смеётесь мужским басом! — напомнила я ему. — Не выходите из образа!
На шум прибежала Иринка, одетая медсестрой. Вся прелесть её костюма была в коротенькой юбочке и огромной накладной, но чрезвычайно аппетитной попке, которую Иринка, красуясь, гордо оттопыривала.
Мы вошли в гостиную. Навстречу нам поднялись разнаряженные гости в красочных костюмах. Сам Чарли Чаплин стоял, окружённый толпой пёстрых клоунов и чертовок, и гордо помахивал тросточкой. Увидев Гарика, кто-то взвизгнул:
— Глядите, Его Преосвященство Ришелье! — и толпа заржала, точно как Марат минуту назад.
Чем серьёзнее старался держаться Гарик, тем громче хохотали гости, думая, что он талантливо исполняет свою роль. А я смеялась потому, что одна знала правду, что хмурится Гарик не по сценарию, а из-за своей гордыни и смущения.
Перед тем как сесть за стол, я побежала в другую комнату позвонить домой, узнать, всё ли в порядке. Дочкины друзья пришли без опоздания. Стол накрыли. Комнату украсили. Дочка рыдала навзрыд в телефонную трубку.
— Что ты плачешь? Не надо, пожалей меня! — умоляла я. — Ты же знаешь, как я боюсь этих слёз! Пожалуйста, доченька, не плачь!
— Не могу! — горько всхлипывала она. — Я не могу остановиться!
— Прими валерьянку! Умойся холодной водой! Ну, перестань, я прошу тебя!
Я бросила трубку и удручённо сидела у телефона. Возвращаться в шум, к гостям, не было никаких сил.
— Ты чего тут? — просунул голову в дверь Марат. — Давай — быстро к столу! Начинаем!
Я вернулась в гостиную. Все уже сидели за длинным столом, вплотную уставленным изысканными закусками. Я заняла своё место рядом с Гариком. С другой стороны от него посадили очаровательную блондиночку, карнавальный костюм которой состоял из кружевного нижнего белья, похожего на то, что мы видели в интересном магазинчике во время нашего свадебного путешествия. Её такой же, как она, полуголый муж сидел с ней по другую руку. Он работал у Марата помощником. Соседство с Гариком блондиночке явно пришлось по вкусу, и она услужливо предлагала ему положить что-нибудь на тарелку, но Гарик её не слышал. В этот момент он наполнял тарелку мне.
— Спасибо, дорогой! — проворковала. — Теперь моя очередь за тобой поухаживать! — Я по-хозяйски взяла тарелку Гарика, бросив победный взгляд на его соседку. Та подчеркнуто заботливо взялась предлагать закуски своему мужу. «Так-то оно лучше!» — стервозно подумала я, а Гарик всей этой бабской возни даже не заметил.
— С Новым годом! С Новым годом! — закричали все.
Гарик обнял меня и прошептал:
— С Новым годом, дорогая! — и я просто сомлела от счастья! Эх, если бы ещё дочка была здорова и не плакала!
Чарли Чаплин раздал листочки, и на мотив известной песенки «Пять минут» из «Карнавальной ночи» мы хором запели:
ОЙ ВЕЙ[1]
(Еврейская новогодняя)
Мы проводим старый год сейчас, ой вей!
Унесёт пускай с собой он поскорей
Все болячки, неудачи, все долги к чертям собачьим,
Чтобы жить нам стало веселей!
Старый год — алтер ёр, за тебя мы пьём с охотой,
Что не хуже прошёл, чем а зо хан вей
[2]
прошёл ты!
Если валят года,
Как евреи в синагогу,
Значит будет тогда
Толк от них, и слава Богу!
Новый год, Новый год, принеси абисел мазл
[3]
,
Новый год, не будь шлемазл!
На часах уже, наверное, ой вей!
Новый год стоит у окон и дверей,