Брак с другими видами
Шрифт:
— Да ничего ты такого не думаешь, тоже мне! Никогда не поверю! — продолжает бушевать он, и музыкальные инструменты скатываются с его лица уже просто градом. Их россыпь на ковре превращается в гору, которая поднимается все выше и выше…
Зато муж Томоко начинает уменьшаться в размерах.
— Как ты можешь решать, о чем мне думать?! — кричит она и, стараясь хоть как-то сдержать нескончаемый поток инструментов, подставляет ладони под место, где должно быть его лицо. — В конечном счете ты просто хочешь считать меня гадкой, верно? Ну так бы с самого начала и говорил! Зачем ходить вокруг да около, изо дня в день перечисляя мне все мои гадости? —
В ответ он выдыхает ей чуть ли не тысячу медных тарелок сразу:
— На самом деле… Дыщ! …чувствовала бы вину… Дыщ, дыщ!..не стала бы… Дыщ-щ-щ! …так оправдываться… Дыщ, ды-дыщ!!
Как? Как ему удается совсем не замечать, что из него вываливаются инструменты??
Внезапно поток инструментов слабеет. Встрепенувшись, Томоко видит, что очертания ее мужа, сидящего на диване, вдруг поразительно изменились. Растратив все свое наполнение, он ужался до размеров жалкого соломенного снопа. Бечевки, что стягивали его, местами ослабли, и, даже не вставая с дивана, он начинает разваливаться на пучки. «Ну, и где же теперь мой муж? — озадачивается Томоко. — Во всех этих выпавших из него инструментах или в бесформенной кучке соломы?!»
— Умоляю, давай перестанем ссориться! — кричит Томоко.
На этот крик ее муж, собравшийся было вывалить очередную порцию гнева, наконец затыкает свой несуществующий рот. И, выдержав паузу, произносит уже спокойно:
— Ты права… Кто ссорится, теряет время зря.
Через щели в его соломе она разглядывает черную пещеру внутри него. Больше там не осталось ни инструмента. Зато на ковре их громоздится целая гора — размером как раз с него. Альты, баритоны, маримбы… Осторожно, с опаской она пытается взять его за руку. Но за секунду до их соприкосновения муж, не выдержав веса даже собственной одежды, валится на диван. Пожимая его безвольно откатившуюся в сторону руку, Томоко говорит:
— Не волнуйся. Все хорошо. Это же я во всем виновата. Я больше никогда не сяду в твою машину.
— Хорошо бы… — чуть слышно отзывается он.
И тут она замечает, что его неповторимый аромат, который всегда напоминал ей высушенные на солнце полотенца, превратился в запах корма для скота. Томоко встает с дивана и долго разглядывает сверху вниз останки своего мужа, свалившегося на диван, как сноп.
«Зачем же ты выходила за такое убожество? — спрашивает у Томоко ее внутренний голос. — С чего так радовалась свадьбе с этой пересохшей соломой?»
Рассыпавший все свои инструменты, ее муж лежит неподвижно. Возможно, он уже мертв. А может, если она огреет его как следует, она узнает, не осталось ли внутри него еще что-нибудь?
Она смотрит на мужа сверху, и в голове у нее вспыхивает видение — ярко-красные языки пламени, рвущиеся к небесам. В лучах утреннего солнца в этой гостиной, на этом белоснежном диване хищные огненные языки пожирают то, чего никому уже не различить… Что будет, если поджечь солому, Томоко еще не знала. Как вообще горит сухая трава? От одной лишь этой картинки сердце ее задрожало от предвкушения. Наверняка чиркни спичкой — и полыхнет до небес…
Придя в себя, Томоко больше не может смотреть на опустевшего мужа и решает вернуть все инструменты обратно в его нутро. Не различая, какие сломаны, какие целы, она легонько зачерпывает их обеими руками и запихивает внутрь его же соломенной оболочки. И тут его тело принимается разбухать на глазах, точно губка, смоченная водой. Раз за разом она повторяет одни и те же движения. С ковра — в солому, с ковра — в солому.
Только однажды, прервавшись, она подбирает с пола сухой стебелек. Зажав его в пальцах, подносит к язычку пламени от зажигалки для благовоний. В тот же миг это пламя вспыхивает ярче и начинает плясать, как живое. Очарованная его красотой, она мечтательно вздыхает. Размышляя о том, что когда-нибудь было бы здорово запалить точно так же и целую соломенную вязанку, она возвращает последние инструменты обратно в своего мужа.
И вот наконец ее муж сползает с дивана и поднимается на ноги. Напитавшийся своими же инструментами, здоровый и веселый, он поднимает взгляд на Томоко и, поигрывая тенями на бугристом лице, говорит ей мягко и приветливо:
— Прости меня! Это я должен был извиняться. Ну подумаешь, машина. Попользовался да и выкинул… Я не должен был так злиться. Прости, дорогая… Как думаешь — может, осилим еще пробежку?
На запястье Томоко ложится его ладонь, и она, позабыв о пылающей вязанке соломы, о которой грезила только что, немедленно соглашается.
— Отличная мысль… Давай! — радостно восклицает она и садится с мужем в его машину.
Они бегут по уже чуть более людному парку, чем прежде. И хотя музыкальные инструменты по-прежнему осыпаются с его кроссовок на землю, Томоко поднимает взгляд на огненно-красные листья и выдыхает: «Как же красиво!» Лучи солнца сквозь кроны деревьев. Фонтан. Лужайка. Цветочная клумба. Она слышит, как под ее ногами хрустят и ломаются высыпающиеся из него инструменты — валторны, литавры… Набираясь от мужа навыков совместного бега, она вдыхает студеный воздух. Жизнерадостный полдень. Огненно-красные листья над головой прекрасны как никогда.
Отчужденные призраками [18]
Мужья-оборотни, соседки-ведьмы и ушельцы-хикикомори:
реализация демонов и демонизация реальности
в магическом гротессизме Юкико Мотои
Странный синкретический жанр, в котором пишет свою прозу Юкико Мотоя, так и тянет определить как «магический гротеск». Этакий японский черный юмор, где червоточинка любой ситуации доводится до мистического, потустороннего абсурда. Изысканная издевка над «устоями приличного общества» от молодой образованной японки, которой традиционно даже сегодня вроде бы не пристало громко высказывать свое мнение вслух.
18
От переводчика Дмитрия Коваленина.
О нет, эта мадам с хитрым прищуром не станет забивать вам голову ни высоковольтными проклятиями, ни язвительными эпитетами. Ее гротеск гораздо изобретательней и эффективней. Вместо этого она предложит вам… поиграть в «змеиный мячик». Когда две змеи начинают пожирать друг друга одновременно, начиная с хвоста. Обе жрут с одинаковой скоростью, и когда наконец добираются друг дружке до головы…
Итак, дорогие сограждане, в который уж раз заявляет миру Юкико Мотоя. Современный институт брака сдох. В нашем сверхпотребительском гиперсоциуме, где человек человеку — просто набор услуг, такой законодательный акт, как «брачное обязательство», уже напоминает легализацию каннибализма.