Браки совершаются на небесах
Шрифт:
Но с просьбами выбрать жениха к Марии Темрюковне обращались очень редко, лишь когда невеста была совсем бедна и надеялась получить приданое от государыни. Ведь в таких случаях женихов царица приискивала из числа самых невзрачных уродов, на которых девушка сама и не глянет никогда. А тут, хочешь не хочешь, – придется идти под венец. Не спорить же с царицею! Поговаривали, что самое малое две девицы лишили себя жизни после навязанного им выбора, предпочли пламя адское жизни с малоумными да гугнявыми, которые пользовались особенным расположением Марии Темрюковны.
Да и смотрины уже выбранных женихов порою превращались в настоящую пытку. Никогда нельзя было заранее угадать, даст государыня
А потом, когда молодец несолоно хлебавши брел из дворца, к нему подходил какой-нибудь весельчак из ближнего окружения Михаила Темрюковича и брался развеять тоску-печаль. Красавца ночью приводили с завязанными глазами в некий дом, а выпускали лишь под утро, ошалевшего, измученного, томимого одним только желанием: вновь испытать запретные, невероятные ласки.
Но как ни были осторожны Кученей и ее братец-сводник, нет ничего тайного, что не стало бы явным. Однажды, расшалившись в ночных забавах, царица накалила в огне свой перстень и заклеймила кого-то из своих нечаянных любовников, словно норовистого жеребца. А перстень был непростой – двуглавый орел, государев герб. Парень оказался глазаст и умом крепок: живо сложил два и два, получил четыре – и до смерти перепугался. Невтерпеж ему стало, что государя, коему он обязан всеми благами и удачами (парень был из числа опричников, обласканных царем), подло обманывает его же собственная жена. Конечно, идти доносить на нее было все равно что самого себя на кол посадить, но парень знал грамоте и подкинул государеву псу Малюте Скуратову подметное письмо…
Надобно сказать, что Иван Васильевич давно уже охладел к жене и теперь не прочь был бы развязаться с ней. Но как? В монастырь сослать за бесплодие, как некогда отец, великий князь Василий Иванович, сослал Соломонию Сабурову? Можно бы, но больно хлопотно. Вот если бы Кученей померла невзначай… Однако что-то мешало ему отдать тайный приказ Бомелию – чтобы изготовил какое-нибудь смертное питие для царицы. Уж больно красива была эта дикая степная кошка! И лоно ее таило бездну наслаждений, что очень много значило для сластолюбивого царя.
Подметное письмо заставило Ивана Васильевича одуматься. Пощады за измену не будет! Однако Грозный при всей своей вспыльчивости и лютости был умным человеком. Он прекрасно понимал, что публичный позор жены сделается позором и для него самого. Был царь Грозный – а станет Смешным. Таким и прослывет в веках. Царица погибнет тайно, от причины непонятной… вот и пришло время отдавать приказ Бомелию. Но лишь после того, как царь совершенно удостоверится, что подметное письмо не лжет, а также после того, как изменница сослужит последнюю службу…
Среди бояр, недовольных нововведениями царя, изо всех сил противостоящих опричнине, был Иван Петрович Федоров-Челяднин, бывший глава Боярской думы. Государь очень хотел бы попрать этого дерзкого, богатого, уважаемого всеми человека. Он исподволь стал внушать Федорову-Челяднину мысль, что хочет сделать его не только думским, но и земским главою да еще и наградить черноземными землями. Поверивший этим посулам Федоров-Челяднин и не заметил, как отступился от прежних своих сотоварищей-бояр. Он так старался завоевать благосклонность государеву, что из кожи вон лез, указывая ему на недовольных, на «крамольников», как их теперь называли. При этом он чувствовал, что царь хочет от него чего-то еще, но не понимал, чего именно. Однако был готов на все!
И вот как-то Иван Васильевич разоткровенничался.
Он призвал Федорова-Челяднина к себе и начал разговор:
– Дошло до меня, что князь Михаил Темрюкович держит у себя дома какую-то девку.
– Да небось и не одну, – по извечной боярской привычке перебивать царя, не сдержался Федоров. – Как обойтись без женской прислуги?
– Ты дурня-то из себя не строй да не больно вольничай! – покосился на него Иван Васильевич. – Та девка не прислуга, а блудня, кою он своим ближним опричникам изредка попользовать дает. Может быть, ты и сам об этом что-нибудь слышал.
– Шел такой слух, – после некоторой заминки признался Федоров. – Что-то лопотали мои служилые, да я мимо ушей пропустил.
– А зря, – буркнул царь. – Впрочем, ладно. Исправишь это. Пойдешь ты к Михаилу Темрюковичу и скажешь ему, что хочешь ту девку иметь.
– Да куда мне ее? – испугался Федоров. – Домой, что ли? Моя боярыня меня со свету сживет!
– Сказал же – не ломай шута! – бешено крикнул Иван Васильевич. – Коли не по нраву мое испытание – катись из Александровой слободы в Москву и сиди там, трясись студнем, жди, дойдет до тебя опричник с топориком либо нет. Дойдет, не сомневайся! А я-то мыслил сделать тебя главою земщины…
Федоров громко, жадно сглотнул:
– Прости, великий государь! На все согласен!
– А коли так, – угрюмо сдвигая брови, молвил Иван Васильевич, – молчи да слушай. Пойдешь к Темрюковичу и плети ему семь верст до небес, обещай горы золотые, только уговори, чтоб он тебя к той непотребной девке хотя бы на одну ноченьку сводил. Наври чего-нибудь, дескать, с бабы твоей никакой сласти уже нету, а ты мужик в соку… мы ведь с тобой ровесники, кажись? Значит, тебе и сороковника еще нет, ну, какие наши годы! Опять же сказано: седина в голову – бес в ребро. Вот и вали все на этого неодолимого беса похоти, который искушает тебя денно и нощно. Словом, умри, но уговори Темрюковича отвести тебя к ней. Что уж ты там с ней станешь делать – сам смотри, хошь, мни ее почем зря, а хошь, рядом бревном лежи. Но только непременно пощупай ты у нее под левой грудью, есть ли там родинка затаенная, под вид как бы третий сосочек. Понял?
Ничего Федоров не понимал, ничегошеньки! Однако покорно кивнул:
– Все сделаю… все, что велишь, батюшка.
Спустя некоторое время Федоров сообщил государю, что просьба его выполнена. С девкою черкесскою он сошелся блудно, и хоть видеть ничего не видел – дело происходило в кромешной тьме, однако третий сосочек под грудью ее нащупал своими собственными руками.
Он не сказал, конечно, что ночь, проведенную с таинственной черкешенкой, он вспоминал часто – если уж совсем честно, ни на миг не забывал. Такое и в самом грешном сне не привидится, что с ним вытворяла соромница, и ушел от нее боярин почти с ужасом, ибо понял, что прежде не знал он женщин, хоть и прожил в законном супружестве четверть века, да и вообще брал баб, где и когда вздумается. Нет, не знал! Оказывается, это не покорные подстилки, как мыслил он ранее, а истинно бесово орудие искусительное. Сказывали пленные татары, что в восточных странах иные люди приохочиваются к особенному дурманному зелью, которое навевает им разные блаженные картины. Вроде бы зелье вдыхают в себя дымом, и доходит до того, что человек без дыма жизни себе не мыслит. Не из-за вкуса его или запаха, а потому, что благодаря этому дыму он чувствует себя совсем иным: молодым, счастливым и всесильным. Ночь с той девкой стала чем-то вроде пресловутого дыма. Первое время Федоров вообще ходил как чумной; небось, будь помоложе, пошел бы в слуги верные к князю Черкасскому, чтобы хоть изредка, как награду, получать от него власть над этим телом.