Братство охотников за книгами
Шрифт:
Шартье резко завершил визит и ушел, не попрощавшись с Франсуа. Фуст и Шёффер заискивающе проводили монсеньора до самой двери мастерской. Оставшись в кабинете один, Вийон в последний раз бросил взгляд на полки, стараясь разглядеть украшенный гербом том, который Петер Шёффер поспешил от него спрятать. Всем известно, что Медичи – союзники Людовика XI. Король убедил их перевести в Лион свои женевские предприятия как раз тогда, когда Франсуа встречался там с Фустом. У них имелись давние торговые отношения, но, помимо этого, Медичи, известные своей ученостью и любовью к книгам, вполне вероятно, давали королю советы. Их библиотека была одной из лучших в Европе. Но что все-таки означали древнееврейские знаки на их гербе? Медичи, как и Людовик XI, хитры и коварны. Если понадобится, они заключат союз с самим дьяволом.
Шёффер поспешно вернулся, схватил Вийона за локоть и потащил к двери. Не успев опомниться, Франсуа оказался на улице. Легкий ветерок ласкал его щеки. Он попытался привести мысли в порядок. Во что это он ввязался? Он никогда не боялся неведомого. Напротив, он ненавидит все, что известно заранее, что можно просчитать и предугадать. Но он не любит чувствовать себя марионеткой в чужих руках, не любит, когда им играет капризная судьба. Он всегда старался управлять собственной жизнью, он должен сам делать выбор, пусть даже неправильный. До сих пор так оно и было. И сейчас он мог бы сбежать, прибиться к шайке разбойников в лесу, в Фонтенбло или Рамбуйе, или просто спрятаться в какой-нибудь савойской деревушке подальше от Шартье и судейских, которые в конце концов потеряют его след. Так почему же он мечтает о судне, ожидающем его в генуэзском порту, о натянутых белых парусах, представляет себе, как нос корабля рассекает волны и вот-вот прорвет горизонт?
Встав на пороге типографии, Шёффер убедился, что чужака поблизости нет. Франсуа ускорил шаги и обогнул угловой дом улицы Сен-Жак. Надо было как можно быстрее предупредить Колена, что завтра рано утром им следует явиться в Консьержери, чтобы получить разрешение на выезд и необходимые для путешествия деньги.
Улицы были пустынны, дождь перестал, между крышами виднелось бледное закатное небо. Франсуа шел быстрыми шагами, а его тело сотрясала странная дрожь. Чтобы прогнать озноб, он попытался сосредоточиться на знакомых вещах и согреться их теплом: грязные мостовые, каменные межевые столбы, позеленевшие от мха, вывески над воротами, которые раскачивает ветер: кабан, кружка, циферблат солнечных часов. Он изгнанник. Он покидает Париж, этот благородный город, где тюремщики и палачи считают себя вправе назначать цену поэтам, бросать их в тюрьму и пытать. Он не чувствует себя здесь свободно. Все стало слишком изысканным, угодливо-льстивым, слишком пропитанным духом Сорбонны. А ему нужно другое: энергия, сила, дерзость. Место, где важен каждый шаг, где каждое мгновение бросает новый вызов, где тело и душа всегда должны быть настороже. Но существует ли на этом свете такое место? Если да, то это место, полное страстей и терзаний…
На рассвете Франсуа разбудили хриплые мужские голоса, женская болтовня, грохот тележных колес. Генуя – город чрезвычайно шумный и беспокойный. Люди не умеют разговаривать тихо, только орут: из окон, из подворотен, с высоких террас. Тысячи отголосков эха перекликаются в узких улочках, отскакивают от камней, проскальзывают через слуховые окна, вонзаются в барабанные перепонки и остаются висеть плотной пеленой, не улетая в небо, слишком спокойное, слишком синее, слишком далекое.
Франсуа пнул ногой Колена, тот заворчал, потягиваясь, и сунул руку в миску с водой, стоящую прямо на полу. Кокийяр с отвращением плеснул водой в лицо, намочив при этом бороду, и медленно разлепил ресницы, мрачно окидывая взглядом отнюдь не доброе утро. Вийон уже завязывал свою котомку. Колен повернулся спиной и недовольно пробурчал:
– Корабль отплывает только завтра…
С тех пор как оба они покинули Париж, Колен не переставал ворчать и ругать Франсуа. Он-то Шартье ничем не обязан, его миссия выполнена. Фуст открыл книгопечатную мастерскую. Колен не понимает, с какой стати должен ехать на край света и бросаться в пасть гидры или циклопа, которые наверняка поджидают его в далеких странах. Он представлял, как эти чудовища уже исходят слюной, предвкушая пиршество: какая радость сожрать свежего француза, пропитанного водкой и хорошим вином. И потом, он боится моря.
Если бы Колен был восхищен предстоящим путешествием, тут-то Франсуа и следовало бы обеспокоиться. Колен – вечный ворчун, который постоянно пребывает в дурном расположении духа и наслаждается этим. Он бранится и плюется, топает ногами, пожимает плечами и постоянно ищет ссоры. Попытаться ободрить его и усмирить было бы самой большой ошибкой. Он умирает от желания воочию увидеть всех этих гидр и циклопов и свернуть им шеи.
Франсуа, не дожидаясь спутника, с мешком за спиной спустился по лестнице. Он слышал, как Колен возмущается, посылает ему проклятия, как швыряет об стену и разбивает вдребезги тазик для бритья. В общем, вот-вот присоединится.
На палубе толпились грузчики. Одни катили огромные бочки, другие на тросах волокли сундуки и ящики, энергично жестикулируя и крича, демонстрируя бурный латинский темперамент, свойственный маленькому народу, который, сопротивляясь нужде, несмотря ни на что, ко всему относится философски. За их действиями с мнимо равнодушным видом наблюдали матросы, чувствуя себя куда богаче, поскольку жили и кормились за казенный счет.
Ближе к вечеру грузы разместили и закрепили. Изнуренные работой матросы растянулись под мачтами в тени от парусов. Шум и крики, сопровождавшие погрузку, уступили место безмятежной тишине, которая нежно убаюкивала уставший корабль. Теплые цвета заката медленно ползли вверх по мачтам, окрашивая их в ярко-красный цвет. Канаты и тросы, словно штрихи на гравюре, прямыми четкими линиями расчерчивали на клетки небесную лазурь. Вдали в слабом вечернем свете проступало беспорядочное нагромождение домов и колоколен. В оранжевом мареве тонули пакгаузы и пирсы. Одинокая чайка окликала солнце отчаянными криками.
Вийон повернулся лицом к морю. Он смотрел на расплывающуюся линию горизонта, на бесконечное пространство моря и неба, расстилавшееся перед ним, на сколько хватало глаз, манящее, призывное. День беспечно погружался в него, увлекая за собой прошлое в глубину вод. Как морская вода при отливе, схлынули хорошие и плохие воспоминания, погребенные ночью-победительницей. Франсуа был даже огорчен той легкостью, с какой сжигал за собой мосты. Напрасно он пытался представить уличный перекресток, берег реки, площадь перед собором – перед ним возникали лишь пожелтевшие бездушные изображения. Напрасно он силился удержать хотя бы ненадолго смутные очертания тех, кого так любил: Жанны, Катрин, Аурелии, – все эти женские лица, внезапно настигнутые старостью, растворялись в вечернем воздухе, сметенные порывом ветра. Он досадовал, что его, словно наивного юнгу, так легко соблазнил принесенный бризом аромат приключений.
Грызя черствую корку, Колен поднялся на палубу к Франсуа. Свесившись через леер, он рассмеялся. Там, внизу, капитан сурово бранил захмелевших матросов, которые вернулись из дома терпимости; каждый получил легкий пинок под зад. Он торопил их и подгонял, будто стадо, а матросы были слишком пьяны, чтобы роптать. Колен показал пальцем на берег: по пирсу быстро передвигалась какая-то тень. Молодой монах в слишком широком плаще, который болтался на его тщедушном теле, мелкими запинающимися шажками добрался до судна. Ловко вскарабкавшись на палубу, он направился прямиком к Колену и Франсуа и безо всякого предисловия принялся излагать инструкции. Он выглядел словно послушник из знатного семейства, держался уверенно и даже не старался казаться смиренным и кротким.
– Цель вашей поездки на Святую землю должна оставаться тайной. Вы путешествуете, как простые паломники. Вижу, на вас уже ракушки святого Иакова Компостельского.
Вийон и Колен переглянулись, улыбнувшись друг другу, как два заговорщика. На ракушках, которые висели у них на кожаном шнурке на шее, отсутствовала инкрустация в виде распятия. Края были оправлены в золотой ободок, а в углублении внутри было высечено изображение кинжала, пронзающего сердце. Эта подвеска не имела никакого отношения ни к мученику, ни к его страданиям. Только опасные бандиты и проницательные жандармы решились бы достать оружие при виде этой безделушки, признав в ней, зачастую слишком поздно, знак кокийяров [4] .
4
Название «кокийяр» произошло от слова «coquille» (ракушка). Знаком кокийяров и была ракушка.