Братство охотников за книгами
Шрифт:
Вийон протянул список отобранных Шартье произведений, которые должны были соблазнить Иоганна Фуста и побудить его поставить свои печатные машины на службу французскому двору. Это были тома из королевских архивов, а также из тайных собраний Парижской епархии. Каждому произведению сопутствовало описание, причем весьма лаконичное, так что лишь посвященный понимал, какую ценность представляют собой эти труды. Колен быстро просмотрел скучный перечень, решительно не понимая, что могло вызвать такой восторг.
– Еще глоток?
Франсуа наполнил стаканы, свой поднял торжественно, как чашу. Колен бросил смущенный взгляд на соседние столы. Он без труда распознал среди посетителей прибывших на ярмарку чужестранцев: они были одеты в камзолы редкого плетения или шерстяные плащи, на головах – капюшоны или шляпы самых нелепых форм. Приехали ли они из Фландрии
– Ты держишь в руках судьбу этих людей, несчастный бродяга!
Приятели провели ночь за выпивкой. Франсуа тщетно пытался объяснить Колену истинную цель их миссии. Колен не желал понимать, каким образом список книг может изменить судьбу этих людей: крестьян, лавочников, солдат-наемников. Он внимательно вглядывался в листок, вчитывался в названия, все без толку. Еще Франсуа без конца твердил ему, что дело не в текстах, и это смутно тревожило Колена. Приятелей выбрали Шартье и сам король, чтобы они помогли удовлетворить их нынешние амбиции. Книги из бумаги или из шкуры животных представляли собой оружие. Но что это была за война?
Таверна постепенно опустела. Колен терпеливо выслушал от Франсуа последние инструкции и вышел под моросящий дождь. Закрывая за собой дверь, он увидел, как Вийон заигрывает со служанкой, а та глупо хихикает.
Окутанная плотным утренним туманом, просыпалась рыночная площадь. Звуки, поначалу робкие и разрозненные, клевали зернышки тишины: колокольчики, звеневшие на шеях у животных, мелкий камешек, заскрипевший под тележным колесом, какая-то мелкая вещица, шевельнувшаяся на ветру. Люди еще не разговаривали, скованные утренней дремотой, они таращили заспанные глаза, выхватывавшие из серой мороси редкие цветовые пятна: красный бант, зеленую шляпу, пурпурное знамя. Из боковых улочек на ярмарочную площадь десятками стекались лоточники и оптовые торговцы. Вскоре к ним присоединятся рабочие и погонщики мулов, наемники и стражники. Со всех сторон зазвучат крики зазывал и звон монет. Этим утром начнется новая эра, когда предметом продажи станет все.
Деревянные подмостки сотрясались под весом ящиков и кувшинов. Воздух был наполнен ароматами пряностей и эфирных масел, винными парами и едким запахом краски. На Колена набросились вербовщики, они окликали его, тянули за руки, нисколько не напуганные его гигантским ростом. Он ускорил шаг, вклиниваясь в толпу зевак, прошел мимо навесов, откуда свисали ткани и ковры. Проходя по центральной аллее, Колен заметил лоток с товаром, приглушенные цвета которого диссонировали с буйным многоцветьем шелковых тканей. Тихо переговаривались клиенты и продавцы, не обращая внимания на крики и смех вокруг. Скромная табличка с готическими буквами сообщала: «Иоганн Фуст и Петер Шёффер, книгопечатники». На длинных, плохо оструганных и наспех отполированных деревянных полках вперемешку валялись свитки пергамента и книги в кожаных переплетах.
По ту сторону прилавка худой парень в некогда богатом, а теперь латаном-перелатаном одеянии, положил набитый книгами сундук у ног старика с аккуратной бородкой. Сухие старческие руки, погрузившись в ящик, принялись со знанием дела перебирать тома. Затем книготорговец выпрямился и назвал цену. Явно смущенный, дворянчик отказался. Старик настаивать не стал. Чтобы положить конец сомнениям, он просто развязал бархатный кошелек, понимая, что влезший в долги молодой человек не сможет долго сопротивляться при виде пригоршни серебряных монет. Проигравший эту битву дворянин сунул в карман деньги, не соизволив даже пересчитать, быстро развернулся и ушел, пытаясь принять надменный вид, подобающий его высокому происхождению. Колен подошел к Фусту. Он впервые увидел так близко того, кого выслеживал уже несколько месяцев. Нерешительно протянул список книг. Старый торговец поначалу бросил на листок небрежный взгляд. И вдруг, резко отшатнувшись, недоверчиво уставился на Колена и какое-то время молча его рассматривал.
На деньги, полученные от Гийома Шартье, Вийон оделся во все новое. Купил две пары штанов, две рубашки и плащ, подбитый мехом выдры, – всё невыразительного серого цвета, чтобы дольше казалось чистым. С потолка лавки свисали великолепные головные уборы. Несмотря на настойчивые уговоры лавочника, Франсуа так и не расстался со своей старой шляпой – неопределенного цвета (когда-то она, возможно, была зеленой), из мятого фетра, с загнутыми вверх тремя углами. Эта забавная треуголка [2] благополучно пережила множество злоключений и горестей, каждая ее складка, как морщинка на родном лице, хранила воспоминание. Вийон не променял бы ее ни на какую другую. Эта шляпа была словно якорной цепью, связывавшей его с прошлым.
2
Треуголка получила распространение не в XV веке, а позднее, но в книге Жерусальми она – неотъемлемый атрибут Вийона. Автор не задается целью точно воспроизвести эпоху и представляет читателю до некоторой степени альтернативную модель истории Средневековья и эпохи Возрождения.
Еще он зашел в цирюльню, где его тщательно выбрили, подстригли ему волосы до воротника и замазали гипсом дыры в зубах. Цирюльник был чрезвычайно раздосадован: большая ярмарка с ее зазывалами отбирала у него клиентов. Находились даже шарлатаны от медицины, имевшие наглость утверждать, будто умеют чинить зубы лучше, чем он!
Вернувшись в трактир, Франсуа поднялся на самый верх и вошел в маленькую, затхлую, скудно обставленную комнатушку. Колен ждал его, сидя на колченогом табурете. Вийон дотронулся до его плеча, затем вытащил из-под кровати котомку. Книги были здесь. Оставалось только ждать.
Ближе к полудню Франсуа услыхал, как приближаются тяжелые шаги и стучит трость. Колен вскочил еще до того, как эфес шпаги прикоснулся к заплесневелой деревянной двери. Он попытался изобразить нечто вроде поклона, предложил гостю единственный стул со спинкой, изо всех сил стараясь выглядеть учтивым и любезным.
– Фуст. Иоганн Фуст. Золотых дел мастер и печатник из Майнца.
Франсуа, сидевший с поджатыми ногами на соломенном тюфяке, встретил посетителя куда менее радушно, чем Колен, разглядывал его настороженно и недоверчиво. Лицо человека, разменявшего седьмой десяток, немецкая надменность, безупречное платье добропорядочного буржуа не усмирили его тревоги. Пришедший, со своей стороны, тоже разглядывал хозяина комнатушки, сбитый с толку его непрезентабельным видом. Дерзкий. Явно себе на уме. К тому же парень наверняка с похмелья. Во всяком случае, ни внушительного вида туша возле двери, ни этот чумазый бродяга не напугали старого печатника. Не в первый раз он имел дело со скупщиками краденого. Он повидал всяких: священников, лишенных сана, молодых людей из хороших семей, погрязших в долгах, вернувшихся с войны солдат. У самых прекрасных книг часто бывает печальная судьба. Они попадают в руки простофиль, которые недоумевают, зачем терять время, их читая, и тем более – зачем тратить на их приобретение столько денег. И таким вот образом распространяются и передаются от одного к другому знания: книги крадут, продают с торгов после банкротства, получают в наследство. К большой радости книготорговцев.
Вийон прекрасно понимал, что гость чует прибыль. Однако следует играть по правилам, пусть Фуст думает, будто он самый хитрый, ловкий, во всяком случае, самый опытный. Франсуа никогда не выпячивал свою ученость – и неоднократно заставал врасплох университетских профессоров и судейских. Он не пытался извлечь доход из познаний, напротив, он скрывал их за простоватым видом, они должны были сослужить ему службу в нужный момент. Это было что-то вроде тайного укола шпагой, которого никто не ждал: он швырял подходящую цитату в лицо знатному противнику, как бросают нож в мишень, – непринужденно и точно в цель. Внезапному нападению он научился не из книг. Вийон приобрел боевой опыт в многочисленных потасовках и уличных стычках с противниками, к которым испытывал уважение, не то что к придворным и клирикам.