Братство
Шрифт:
Хилери не нашелся, что на это ответить.
Рассказ лакея произвел на него двойственное впечатление. Более брезгливая часть его "я" почувствовала облегчение оттого, что он больше не имеет отношения к этому эпизоду, сулящему сомнительные, грязные последствия. Но та сторона его натуры, - а Хилери был человеком сложным, - что сострадала слабым, иными словами, его скрытое рыцарство, тоже была задета. Упоминание старого лакея о девушке ясно показывало, как все вокруг, и мужчины и женщины, настроены против нее. Она была парией - юная девушка без друзей, без средств к существованию, духовно неустойчивая, физически соблазнительная.
Он нашел в себе мужество лишь на то, чтобы возместить "Вест-министру" потерянный день работы и сделать туманное заявление насчет того, что ночи не так уж черны, как кажутся. В дверях Крид замялся.
– Бог ты мой, совсем было забыл передать вам, что сказала мне женщина. Муж ее, когда буйствовал, грозился: "Пусть, говорит, тот, кто подстроил, что девушка уехала, знает, говорит, что я с ним еще разделаюсь!" Тут какой-то злодейский заговор, вот что я думаю.
Улыбкой выразив свое отношение к такому истолкованию слов Хьюза, Хилери пожал сморщенную руку старика и закрыл за ним дверь. Снова сев за письменный стол, он чуть ли не с яростью накинулся на прерванную работу. Но странное, приятное лихорадочное состояние, не покидавшее его с того вечера, когда он шел по Пикадилли и встретил точную копию маленькой натурщицы, не очень помогало строгому ходу его мыслей.
ГЛАВА XXV
МИСТЕР СТОУН В ОЖИДАНИИ
В этот самый день мистер Стоун писал за своей конторкой и вдруг услышал:
– Оставь на минуту работу, папа, поговори со мной.
Выражение его глаз сказало, что он узнал голос. Это говорила его младшая дочь.
– Ты нездорова, дорогая?
Сжав горячей рукой хрупкую, холодную, всю в венах руку отца, Бианка ответила:
– Мне одиноко.
Мистер Стоун смотрел прямо перед собой.
– Чувство одиночества - главный недостаток человека, - проговорил он и, увидев на конторке свое перо, потянулся было к нему, но Бианка его удержала. Горячее прикосновение ее руки тронуло что-то в душе мистера Стоуна. Щеки его порозовели.
– Поцелуй меня, папа.
Мистер Стоун секунду колебался, затем решительно коснулся губами ее глаза.
– Он мокрый, - проговорил старик. Одно мгновение казалось, что он старается постичь, какую связь имеет влага с человеческим глазом. Но вот лицо его снова прояснилось.
– Сердце - темный колодец, - сказал он, - и глубина его неведома. Я прожил восемьдесят лет. И я все еще черпаю из него.
– Черпни и для меня, папа.
На этот раз мистер Стоун с беспокойством посмотрел на дочь и проговорил быстро, словно опасаясь, что если не скажет сразу, то забудет, что хотел сказать:
– Ты несчастлива!
Бианка прижалась лицом к его шершавому рукаву.
– Как хорошо пахнет твой пиджак, папа, - прошептала она.
– Ты несчастлива, - повторил мистер Стоун.
Бианка выпустила руку отца и отошла. Мистер Стоун шагнул за ней следом.
– Почему?
– спросил он. И стиснув лоб рукой, добавил: - Если это может помочь тебе, дорогая, я готов прочитать вслух одну-две страницы.
Бианка покачала головой.
– Нет, лучше поговори со мной.
Мистер Стоун ответил просто:
– Я разучился.
– Ты ведь разговариваешь с этой девочкой.
Мистер Стоун, казалось, погрузился в глубокое раздумье.
– Если так, - сказал он, следуя своим мыслям, - то объясняется это, очевидно, инстинктом пола, еще не вполне угасшим. Установлено, что тетерев танцует перед своей курочкой до глубокой старости, хотя сам я этого никогда не видел.
– Если ты танцуешь перед ней, - сказала Бианка, отвернув лицо, - то неужели со мной ты не можешь хотя бы поговорить!
– Я не танцую, дорогая. Я попытаюсь поговорить с тобой.
Они молчали; старик принялся ходить по комнате. Бианка стояла у холодного камина, смотрела, как за открытым окном хлещет проливной дождь.
– Сейчас то время года, когда ягнята прыгают, вскидывая в воздух все четыре ноги сразу, - сказал мистер Стоун. Он помолчал, будто дожидаясь ответа, и затем в тишине снова раздался его голос - теперь он звучал как-то иначе: - Ничто во всей природе не указывает столь ясно, что именно этот принцип должен лежать в основе всей жизни: живи будущим, ни о чем не сожалей - и прыгай! Ягненок, всеми четырьмя ногами оторвавшийся от земли, - это символ настоящей жизни. То, что ему придется вновь опуститься на землю, всего лишь неизбежная случайность. "В те дни люди жили прошлым. Они прыгали только одной, самое большее двумя ногами сразу - они никогда не отрывались от земли, а если отрывались, то хотели выяснить, почему они это делают. Именно этот паралич...
– Оказавшись вблизи конторки, мистер Стоун, не переставая говорить, взял с нее перо....именно этот паралич прыгательного нерва затормозил их прогресс. Вместо миллиона прыгающих ягнят, не ведающих, почему они прыгают, люди представляли собой стадо овец, поднимающих одну ногу и спрашивающих себя, стоит или не стоит поднять вторую".
Последовало молчание, нарушаемое лишь скрипом* гусиного пера, которым писал мистер Стоун.
Закончив писать, он снова зашагал по комнате и вдруг, увидев перед собой дочь, застыл на месте. Робко коснувшись ее плеча, он сказал:
– Кажется, я разговаривал с тобой, дорогая; где мы остановились?
Бианка потерлась щекой о его руку.
– По-моему, в воздухе.
– Да-да, я вспомнил. Ты не давай мне удаляться от темы.
– Хорошо, дорогой.
– Ягнята напоминают мне иногда молодую девушку, которая приходит ко мне писать под диктовку. Я заставляю ее прыгать перед чаем, чтобы наладить правильное кровообращение. А сам я делаю вот это упражнение.
– Он стал в двенадцати дюймах от стены и, прислонившись к ней спиною, медленно поднялся на носках.
– Ты знаешь это упражнение? Превосходно укрепляет икры и поясницу.
С этими словами мистер Стоун отделился от стены, и вместе с ним от стены отделилась известка - она осталась в виде большой квадратной заплаты на спине его косматого пиджака. Мистер Стоун снова начал мерить шагами комнату.
– Я видел, как овцы весной подражают своими ягнятам, - они тоже поднимают все четыре ноги сразу, когда прыгают.
– Он остановился и замолчал: очевидно, его осенила какая-то мысль.
– Если жизнь перестает быть вечной весной, она теряет всякую ценность, - лучше умереть и начать сызнова. Жизнь - это дерево, надевающее новые зеленые одежды, это молодой месяц, восходящий на небе... Нет, это неверно, мы не видим восходящего молодого месяца; жизнь - это луна, спускающаяся по небосводу, самая юная как раз тогда, когда близится наша смерть...
Бианка резко воскликнула:
– Перестань, отец, это все неверно! Для меня жизнь - это осень.
Глаза мистера Стоуна стали совсем голубыми.
– Это мерзкая ересь, - сказал он, запинаясь.
– Я не желаю этого слышать. Жизнь - это песня кукушки, это склоны холмов, где раскрываются лист за листом, это ветер-все это я чувствую в себе каждый день!
Он дрожал, как те листы на ветру, о которых говорил, и Бианка поспешно подошла " нему, протянув вперед руки. Но вот губы его зашевелились, и она услышала шепот: